[АлександрСН]

Юрий Венелин

О ПЕРВОМ И ВТОРОМ НАШЕСТВИИ ЗАВИСЛЯНСКИХ СЛАВЯН НА РУСЬ ДО РЮРИКОВСКИХ ВРЕМЕН

Искони, с незапамятных времен, русские девы умывали свои ножки на восточных берегах реки Вислы; искони приходили и ляшенки омывать свои к западным ее берегам. Им видно было далеко через Вислу в Русскую землю, о которой они слышали, что Русская земля не имеет пределов. И теперь еще думают закарпатские русские девы, что Русь так обширна, что одними ее седлами можно покрыть всю Угорщину (Венгрию). Очень понятно, ошибались ли русокосые ляшенки.
Но послушаем песенку русских дев, стирающих белье на берегу Вислы; послушаем, потому что это должно быть очень интересно для русских дев, для хороших ярославок, которые омывают ноги свои белые на берегах Волги.

Хожу нужу по-над берег,
Тяженько вздыхаю:
Бедна ж моя головонька,
Що доли не маю.
Было ж мене, моя мати,
В реце утопити,
Нежли таку нещасливу
На сей свет пустити.
О! Як тяжко каменеви
Под воду плынути.
Еще тяжше сиротеньце
На чужбине быти.
Журилася мати мною,
Як рыба водою;
Дала мене межи люде,
Жалуе за мною.
Ах! Ты Боже мой единый,
Ты моя потеха!
Потешь мене несчастную,
Выбав с того лиха.

Слышите ли, что она, бедная, так несчастна, русская дева несчастна! Шутка ли так горевать! Но послушаем другую чернокосую, чернобровую:

Зчернев я, змарнев я,
По полю ходячи,
За тобою, девчинонько,
Тужачи, тужачи.
Не ходи, не тужи,
Не нуди собою,
Не будешь ты мине мужом,
Я тобе женою.
Ой, ты стоишь на горе,
А я под горою,
Чи тужишь ты так за мною,
Як я за тобою?
Не тужу, не нужу,
Не чин собе труду,
Выбий собе з головоньки,
Я твоя не буду.
Ой, дейвчино, ой серденько,
Личка с румяного,
Як же тебе не любити,
Коли с годна того?
А що ж с того, що ты любишь?
Ты с мине не милый;
Бо вже мои черны очи
Иншого слюбили.
Коли кажешь, то я пойду
В горы и в затиши,
Там я буду горько плакав,
Нихто не услыши.
Там я буду на тя плакав,
Ты девчина мила,
Там я верно с туги умру,
Що с мене зрадила.

Если бы знали полнощекие волжанки, как сильно умеют тосковать по милой юнаки около днепровских или вислянских берегов, то, право, сжалились бы над ними.

Нудна ж мине чужина,
Годом станет година,
Бо як в день, так в ночи,
Стоит мила пред очи.
Чи легаю, чи встаю,
Завше о ней гадаю,
Бо як в день, так в ночи,
Стоит мила пред очи.
А ни ести, ни пити,
Не знаю, що чинити,
Бо як в день, так в ночи,
Стоит мила пред очи.
Хотяй красных есть сила,
Но мне жадна не мила,
Бо як в день, так в ночи,
Стоит мила пред очи.
Хоть ее друга трафляе,
Сердцу моему не стае,
Бо як в день, так в ночи,
Стоит мила пред очи.
Радют мине другую,
Но я того не чую,
Бо як в день, так в ночи,
Стоит мила пред очи.
Ах, ненько ж моя, ненько,
Болит мене серденько,
Бо як в день, так в ночи,
Стоит мила пред очи.
Болит мене и душа,
Бо девчина хороша,
Бо як в день, так в ночи,
Стоит мила пред очи.

* * *

Прийди, прийди, мой любый,
Вспомни собе на шлюбы
Бо як в день, так в ночи,
Стоит милый пред очи.
Кличу его, не чуе;
Най си с Богом ночуе,
Бо як в день, так в ночи,
Стоит милый пред очи.
Прийди, прийди раненько,
Прийму тебе миленько;
Бо як в день, так в ночи,
Стоит милый пред очи.
Обойму тя за шею,
В личико тя поцелую,
Бо як в день, так в ночи,
Стоит милый пред очи.

Так пело, так поет и доселе еще южнорусское юношество около берегов Вислы. Как сильно и в нескольких стихах выражено здесь-то глубокое страдание, которое Гете старался выразить целою книгою, своим Вертером! Ярославка, без сомнения, найдет в выражениях южанки великую разницу от выражений волжанина, который редко стонет, пропадая целые годы в промыслах: равно и северянин иначе почувствует весь жар речей русских дев, полоскающих ноги свои в струях Вислы.
Это замечание принадлежит ко всегдашней истории всея Руси. Мы не должны упускать из виду эту способность страдать или радоваться; в противном случае, какой прок в знании событий, если не можем оценить настоящим образом то впечатление, которое они могут произвести?
Велика ли беда, если парубок иногда отважится из шалости дергать сестру за косу, или так натянуть, чтобы ей пришлось глядеть в облака или даже расплакаться! Обыкновенно братья бывают скверные мальчишки; зато косе никогда не больно, когда ею играет милый: это я знаю из человеческой патологии, или болесловия.
Но мало того еще, что русские девы полоскали себе ноги на берегу реки Вислы, что они там пели, шутили, вздыхали; они там даже купывались и, расплетывая и заплетывая свои косы, глядели через Вислу на ляшскую сторону.
Когда ляшенки тоже приходили на реку, то, заплетывая косы свои, они прислушивались их песен; там запевали они:

Ach jak ja jestem biédna
W téj stronie obra,
Zbłąkałam się sama jedna,
Szukając chłopca.
Na moment odszedł ode mnie,
Mówił, że będzie w tej stronie,
Ach może me serce daremnie
W smutku po nim tonie.
Jak że wam chłopcom zdradnym
Wyerzić można statecznie?
Przykład ten dziewczętom ładnym
Pozostanie wiecznie.
Byle mi tylko po domu
Powróćić z dobrej porady
Nie dam się uwieść nikomu
Na podobne zdrady.

Или:

Dotąd szczęśliwy wiek życia i doli,
Póki ne znało serce swéj woli,
A jak poznało, kochać kazało,
Bodaj się było nigdy ne znało!
Lepiej by było żyć w samotności,
Jak prze kochanie cierpieć przykrości;
Spokojnie temu zawzdy wzdychanie,
Kto nigdy nie znał, co to kochanie.. и проч.

Или:

W ciemnym lasku ptaszek śpiewa,
Tam dziewczyna trawkę zbiéra,
Nazbierała, nawięzała,
Na Jasieńka zawołała:
Pójdź mi, Jasiu, trawkę zadaj,
Tylko do mnie nic nie gadaj,
Bo mnie matka zakazała,
Bym do ciebie nie gadała.
Kamienne by serce było,
Żeby do cie nie mówiło,
Kamienne by ś serce miała,
Żeby ś do mnie nie gadała.
Jeszcze trawka nie zadana,
Już kasieńka obgadana, (Kasia – женское имя…)
Obgadana, obmówiona,
Do Jasieńka przyłączona.
Siedzi, siedzi zasmuczona,
Że do Jasia przyłączona.
Siedzi, siedzi zapłakana,
Że przez Jasia obgadana.
Czy ty chora, czy umiérasz,
Czyli do mnie serca niemasz?
Ni ja chora, ni umiéram,
Tylko do cie serca niémam.
Jak ja siędę koło ciebie,
Myśle sobie, żem jest w niebie,
Jak ja ciebie pocałuje,
Trzy dni słodycz w gębie czuje.

Ляшенка, Кася, нарвала разных травок и не могла поднять, и просила молодого Яся приподнять ей, но запретила ему говорить с ней, потому, де, говорит она, что и мать запретила слушать Яся. Но, не поднявши травок, заговорил ее совсем и вот как кончил свое красноречие: Когда я сижу при тебе, кажется мне, что я в небе; а если тебя поцелую, три дня на губах сладость ощущаю.
Я, право, не знаю, о чем еще они болтали, потому что нельзя было расслышать через Вислу, а шумная и бурная Висла всегда мешала сливаться русским звукам с ляшскими: Висла, как естественный предел, искони была границею между этими двумя славянскими племенами. Из Русской земли там втекают разные реки в Вислу, с востока к западу: южнее, из Красной Руси, около Радомышля, втекает Сан-река; немного севернее, около Добровников, Вепрь-река; еще севернее, под Модлиным, Буг-река. Но Буг река прежде течет из Волыни к северу и параллельно с Вислою (ныне составляя предел между Империею и Королевством), как вдруг около Нура оборачивается прямо к западу и догоняет Вислу под Модлиным. На этом переходе принимает он со стороны Литвы реку Нарев. Я все это исчисляю не для того, чтобы учить читателя географии, а для того, чтобы показать, в каких реках купались русские девы и заплетали себе косы.
Эту русскую страну, примыкающую к Висле, между рек Дунайцем, Саном, Вепрем, Бугом и Наревым, искони отдаленный русский народ называл подляхами (пойти под ляхи, прийти из-под ляхов); и сами даже поляки-латынщики освятили и утвердили это название в своих актах в слове Podlachia; по-русски можно бы еще сказать Подляшье.
Рюриковичи образовали из Подляшья особое княжество, коего столицею был город Владимир-на-Буге. В разделе земель он достался Всеволоду, сыну Владимира Великого. С тех пор Подляшье, или Владимирское княжество на Буге, имеет свою частную историю, деяния владимирских князей; из них важнее был Ростислав Владимирович, внук Ярослава. Но после Ростиславичи перенесли свое местопребывание с Буга к Карпатам, на берега реки Санока, в город Перемышль, а там, в Галич и, наконец, во Львов. Это было уже в нашествие татар. В этих-то беспорядках и раздорах между самими Рюриковичами ляшские князья стали прибирать к рукам своим части Владимирского княжества, так что уже пожелали они титуловаться Dux Masoviae et Podlachiae. Бог судья Рюриковичам, если они по причине своих разделов дали русские девические косы в обиду иноплеменникам!
Из всего видно, что Подляшье и Волынь до Владимира Великого не были в составе одного целого со всеми прочими землями Руси, которая, по естественной причине своей огромности, не могла избегнуть подразделений. Русь так обширна, что представляла свой отдельный Русский мир, в котором бывало столько противоположных желаний! Владимир Великий присоединил Подляшскую Русь к своим владениям; но до Владимира Подляшье искони имело своих князей.
Что касается до ляхов, то они простирались от берегов Вислы к западу, в пределы Бранденбурга, и там граничили с другими славянскими племенами Померании, Богемии и Великой Сербии, простиравшейся в самый Тюринген (в старину Therwingen). Ляхи подразделялись по оттенкам в выговоре на мазуров, кракусов, или горалей, и слезаков (slezacy, silesii). Язык ляхов, или польский, постепенно переходил в чешский посредством слезацкого, так что ляхи принадлежат к семье завислянских славянских племен. Вообще все завислянцы имеют во всем отдельную черту от Руси, которая поэтому сама собою составляла отдельную же славянскую семью – семью русскую.
Жители Руси отличались от жителей завислянских не только наречием, но и одеянием, обычаями и письменным названием. Это различие не могло не броситься в глаза древним; и действительно, как греческие, так и римские географы полагают Вислу (Vistula) пределом между двумя разными племенами; Висла, говорят они, отделяет Германию от Сарматии, германов от сарматов. Они, однако, находили, что между германами и сарматами есть много общего.
Если Страбон, Тацит и Плиний делали Вислу народным пределом, то в этом они решительно не ошибались; они знали, что говорили; их совершенно оправдывает действительность (le fait).
Пределы Германии древние ставили между Вислою и Рейном, Дунаем и Балтийским морем, так что под именем германцев приходились у них ляхи со слезаками, чехи (богемцы) с моравцами, сербы, полабийцы, ободриты, померанцы, линовцы и славянские жители Франконии.
С Германиею граничила в Бадене Allemannia, а со стороны Везера и устьев Рейна Teutonia, или saxones. Те и другие – предки всех нынешних немцев. Ни один из древних писателей не смешивал так называемых germani с allemani или saxones; и если кто внимательно читал древних, тот заметил значительную вражду между германцами и аллеманами. Древние именем germani означали единственно и исключительно завислянские славянские племена, между тем как немецкие племена у них слыли под особыми нарочными названиями. То, что писал Тацит о нравах германцев (Demoribus Germanorum), должно отнести к чехам с моравцами, к сербам с померанцами, к ляхам со слезаками. Иначе и лучше понимать древних невозможно.

Мнения ученых об этом предмете

Главнейший недостаток, недостаток логический, у большей части ученых относительно к этому предмету состоял в том, что никто из них не делал строгого различия 1) подобно древним; 2) согласно с существующею действительностью, – между жителями обеих сторон Вислы. Польские писатели слово sarmatia, sarmatae употребляли в значении всей Речи Посполитой. Но этим припутались у них под имя сарматов и ляхи, так что польские спутали то, что отличали Тацит и Страбон. Таким образом, и новые писатели других народов нередко слово сармат употребляют в значении ляха. Впрочем, если Речь Посполитая составилась из 10 миллионов ляхов, то почему ее и не называть, в смысле древних, Сарматиею, если вся Речь Посполитая по большинству была действительно Сарматия; но в таком случае не должно забывать, что Sarmatia значит Русь. Если же кому-либо определительно называть по-латыни Речь Посполитую по ее составу, то должно бы сказать: Regnum Germano-Sarmaticum, иначе, Polono-Russicum (Ляхо-Русское государство, а не Польша, как называют ее простые челядинцы или люди необразованные).
Между тем немецкие ученые со словом germani точно так же поступили, как и со словом prussi. Известно, что древние пруссаки были литовского племени; страну их населили впоследствии немецкие рыцари и саксонские колонисты. Ныне настоящие пруссаки перевелись, и с известного времени под именем preusse, un prussien подразумевается теперь немец. Совершенно так же поступали и поступают доселе и со словом germani и Germania. Немецкие ученые пренаивно заключают, что древние germani были немцы, потому, де, что большую часть древней Германии ныне, в 1835 году, населяют немцы, несмотря на то, что расселение нынешних немцев к востоку по Германии из Аллемании и старой Саксонии исторически и по годам известно, и именно только со времен Карла Великого.
Теперь вообразите себе, каковы могут быть все мудрования о древних народах, основанные на подобном заключении. Простые читатели, как люди темные, конечно, воображают себе великие чудеса истин в таких ученых книжечках и рассуждениях, испачканных выписками, указаниями и латинскими словами о древних народах завислянских времен докарловских! И точно, во всех ученых книжечках есть чудеса умозаключений о древних народах! Послушайте какого-либо русского ученого, когда он затолкует о германцах, и вы надивитесь, как дюже он все это понимает; а о немецких ученых и говорить нечего. Впрочем, если кто-либо из темных русских людей хочет глубже проникнуть в историю племен древней Германии, тому советую употреблять следующую форму умозаключения: Иркутская губерния недавно заселена русскими; следовательно, древнейшие жители Иркутской губернии были русские; только прошу вас не глядеть тогда на луну, а то вам такую гримасу сделает, что вы должны будете покраснеть.
Между тем русские и другие славянские ученые порядочно поучились у немцев умозаключать о древних жителях Германии. Но французы не имели терпения в делах ученых; 500 лет сряду толковали они, что germani есть настоящие германцы; а на вопрос: что за народ были germani? – отвечают: германцы (germains). А это все от того, что они все это дюже понимают. Но как люди всегда не могут быть довольны одним и тем же умом, то и нынешние французы умудрились и стали делать различие между прежними и нынешними германцами; прежних они называют древними германцами (les anciens germains), а нынешних – просто германцами (germains, Germanie, la Confration Germanique). Темные читатели за это глубокомысленное и дюжее объяснение обязаны французским ученым, Guizot, Thierry Amp Quinet, которые очень справедливо открыли нам глаза, что то, что давно было, должно назвать древним, и вот, изволите, этим словом объяснили они разницу между древними и нынешними жителями страны завислянской! Впрочем, не знаю, видит ли французский народ яснее от этого важного открытия. Если французы затолкуют об основании Франкского государства Хлодовиком Великим, то и о франках они затолкуют так же определительно, как и о жителях Германии. Возьмем, например, следующее: 300 лет тому назад, говорит один правдолюбивый немец, во всех деревнях кругом Липска (Leipzig) говорили еще по-славянски. Это были сербы (коих остатки и теперь еще существуют в Саксонии). Во времена Карла Великого эти сербы далеко простирались по реке Сале к Рейну и в Тюринген, где граничили с саксонцами. Карл Великий и его преемники должны были охранять себя a slavis sorabis, zirbis. В VIII, VII, VI веках, когда франки не были еще так сильны, довольно часто возились с сербами. В V веке один франкский принц бежал в Сербию, где был принят радушно при дворе владетелем Божо. В благодарность за гостеприимство он сманил жену или дочь его, Божану, увез с собою и женился. Эта сербка родила ему сына, которому дано имя сербское, Людевит. Итальянские жаргоны в Галлии имели всегда, как и доселе имеют, особенный дар перековеркать всякое иноплеменное имя; да, впрочем, велика ли беда, если латинский монах писал Hlodevicus вместо Liudevitus? А умудриться еще и поставить Chlodevicus? Вот и Клодовик у сарматов, и Clovis в новейшем галло-итальянском (франц.) жаргоне! Ныне ученые французы стали, де, углубляться (approfondir!) в подобные отношения древних франков. Ученейший Thierry в своих изысканиях, каковы, между прочими, Lettres sur l’histoire de France, углубился в словопроизводство, а по словопроизводству в отношения племен. Его основная мысль состоит в силлогизме: древние германцы были древние германцы же, следовательно, Hlodovicus должно писать Hlodwig или Khlodwig; а Meroveus – Meerwig, что будто, де, значит по-саксонски господин морская дорога (см. et cetera eius).
Кто знает, не значит ли еще, по словопроизводству Thierry, иной франкский герой: гг. Собачий лай или Коровий хвост?
Теперь во Франции после таких открытий следовало Шатобриану и другим только взяться за перо, написать свои Etudes historiques; следует только разделить слово надвое, вставить двойное -w- на том основании, что в Саксонском Лексиконе, в слове weg, wig (дорога) поставлено двойное -w-.
Вследствие этого двойного -w- можно уже было другим ученым французам написать статью о рыцарском духе древних саксонцев и заставить это подразумевать о франках, несмотря на то, что франки всегда враждовали с немцами, как совершенно особые племена и языки.
Как ни фиглярствуй, но весьма странно и замечательно то, что у нынешних задунайских сербов существуют те же личные имена, какие и у франков; стоит только взглянуть и сравнить. Впрочем, дело не в именах и саксонских лексиконах, а дело в недостатке логики, или, сказать по-русски, здравомыслия, как в основании, так и в выводах.
Но дело главное не о франках и не о немцах; дело касается древних жителей Германии, т.е. вопрос идет о древних ляхах. Ах! С ляхами поступили, как и со многими другими народами; и все это на известном уже основании, на формуле: если нынешние пруссаки – немцы, то и древние были немцы; если нынешняя Германия заселена немцами, то следует, что и древняя тоже. На основании этого силлогизма поставили расселять славянские племена, рассуждая следующим образом: так как древние германцы были немцы, то славяне в Германии явились позже, и ну давай расселять их в VI веке! Бедный Страбон, бедный Тацит: какую справедливость отдали точности ваших показаний!
Пусть делают, что хотят, но я боюсь за честь своего мышления и никогда не подпишусь под подобные логические шутки.
Первое достоверное нашествие на Русь было очень давно; оно было не из-за Дуная, не из-за Волги, потому что тому нет следов; оно было из-за Вислы, с 270 по 370 годы по Рождестве Христовом. Я называю это нашествием, потому что описал его один римский генерал, который служил и у Рейна, и у Дуная; а нашествием именно на землю Русскую, потому что в реляции его упоминаются русские реки, Днестр и Днепр, или, как он по-своему называет, Danaster, Danapris. Конечно, вы, темные люди, не знаете, что за народ были эти иноплеменники, что обижали русские девические косы, начиная с самой Вислы да по Днестру, да по Днепру. Это потому, что вы не читаете латинских реляций римских генералов. Таким образом, я вам должен сказать, что этот генерал называется Аммиан Марцеллин.
Но я вижу, что вы мне не дадите договорить, потому, де, что вы припомнили себе из русских книжек имя готы и что, де, вы догадались, о чем я хочу говорить. Ан не так; кто не умеет выслушать меня внимательно до конца и станет перебивать, тому я ничего не скажу. Я знал, что вы догадаетесь о готах, а это немудрено, потому что о Готах догадываются и все люди ученые, просвещенные; притом же о Готах догадываются и все знатные люди не только в России, но и в Неметчине, во Франции, в Англии и везде. Но я не хочу принадлежать к тем фиглярам, которые задают мужику загадку, везде известную, и предсказывают, что, де, в 8 часов вечера будет всеобщее затмение (разумеется, от того, что ночь наступит). В этом отношении мне было бы совестно не столько перед вами, сколько перед самим собою. Но обратимся к нашей речи.
Итак, этот римский генерал, Аммиан Марцеллин, подробнее всех описал это нашествие на Русь иноплеменников, которых он называет (разумеется, по-своему) сербами (thervingi, шервинги); да и мне бы не следовало их называть сербами, потому что они сами и доселе называют себя сервами, а свой язык сервская и даже серская речь.
Эти шервинги (thervingi) и ныне еще существуют по реке Эльбе, которую они Лабою называют; их даже соседи называли в старину и полабами, и полабцами (polabingi); даже и наш преподобный Нестор один разик упоминает об них под именем полебы, или, лучше, полябы, но напечатано ошибкою дулебы. Но это место преподобного так остро поняли русские и немецкие ученые, что отвели им для жития целые две губернии на Русской земле, в Подляшьи, так что слово, означающее жителей по реке Лабе, на ландкарте у Карамзина стоит по сию сторону реки Вислы! Вот так-то пляшут, от людских мудрований, не только народы, но и горы и реки.
Но главное дело в том, что эти сервы (шервинги, по выговору римского генерала) некогда были очень сильный народ и простирались далеко к Рейну, к пределам старой Саксонии. Древние саксонцы называли их страну Therwingen (Тэрвинген), потому именно, что саксонцы и в своих собственных словах ставят -t- вместо -s- (what it dat? вместо was ist das?); в последствии времени превратилось это в Thüringen. Так как Марцеллин служил и на Рейне, то он и написал thervingi, понаслышке у саксонцев.
По древнейшим саксонским летописям видно, что саксонцы враждовали с сервингами, при помощи франков теснили их и понемногу заселяли их землю (Türingen); но это было только с IX века.
Но в гораздо прежние времена сербы эти отличались силою и могуществом. Нельзя читать без особенного любопытства того, что об их завоеваниях в Восточной Европе говорит Аммиан Марцеллин, Малх, Иорнанд и другие современники; это все описано так ясно, так связно, что без труда поймет и расскажет последний русский мужик; но это не поймет ученый россиянин, немец или француз. Дело в том, что этих сербов или шервингов Аммиана, греки и другие итальянцы прозывали готами; всякий русский мужик очень легко поймет, что греки сербов прозывали готами, как русский мужик дейчеров прозывает немцами, и что серб и гот точно так одно и то же, как и дейч и немец один и тот же народ.
Итак, дело в том, что сербы (как их называет умный римский генерал), или готы (как называют сербов некоторые монахи), перешедши через Вислу, завладели было всею Русскою страною по Днепру и по Днестру до самого почти Дуная и владели почти 100 лет под управлением великого Ерманарика (собственно, Ярмена), с 270 по 370-е годы.
Если народ, часто воюя, возвысил свою бодрость, свой дух, свою предприимчивость, тогда ему не трудно преодолеть своих соседей; человек от человека заражается и духом и ухватками; так и сербы, гранича в Германии, по Дунаю, с римлянами, опытом усовершились в ратном деле: войны римлян с так называемыми маркоманнами к ним относятся. Действительно, оказывается и подтверждается свидетельством тогдашних очевидцев, что сербы стали быть в тягость всем своим соседям как славянского, так и не славянского поколения. Распространяя свои владения на запад и на восток, они набирали себе рекрут и из чужих племен; и кто станет сомневаться в том, что не одна сербская палка на востоке отзывалась по спине ляха и русского человека, а на западе – по спине немца?
Но недолго допускало русское юношество в обиду сербам русские девические косы. Правда, было время, что и русские полки отступали назад и бежали от Рейна и Дуная; но, наконец, на Руси родились люди, которые сумели повести русское юношество, как против римских полков, так и против сербских, набранных как в Великой Сербии, так и в Моравии, в Силезии, по всей Померании и из ляхов, наконец. Об этой ужасной революции на Руси и упоминает генерал Марцеллин. Император, говорит он, находился тогда в Антиохии; молва об этой революции дошла до Антиохии; но революция кончилась изгнанием сербов из России; армия их, будучи отрезана со стороны Вислы, принуждена была бежать за Дунай. Правительство цареградское назначило особенный комитет для принятия и для размещения сербов по Мизии.
Но этим сербам не хотелось работать, от того что они привыкли было пановать между русским народом. Цареградцы, видя, что есть между ними люди храбрые, сначала давали им пенсию, а после склонили их вступить в их службу. Это войско в цареградской канцелярии и носило название foederati, т.е. союзники; главная квартира его была то по Дунаю, против жителей Руси, то в разных местах за Балканами. Это довольно подробно описано современниками.
Неизвестно, собственно, в каком отношении находились эти сербы к собственному своему отечеству, к Великой Сербии, к стране Завислянской. По-видимому, они, обжившись долгое время на Руси, где многие из них и родились, могли предоставить себе право жить до времени там, где им заблагорассудится; может быть, они уже и не хотели повиноваться вызову возвратиться за Вислу. Этому могли быть причиною обстоятельства, которые доселе еще не объяснены. Но, наконец, этот сербский корпус около 480 года принужден был выступить из пределов Византийской империи. В то время большею частию Италии владели жители страны Завислянской; Отокарь, или, как ошибкою пишут, Одоакр, правил ею; на него пали подозрения, и упомянутый сербский корпус под начальством Феодорика Велимировича употреблен был для занятия Италии. Велимирович правил Италиею отлично; владычество сербов в Италии продолжалось по 550-е годы. Велизарию и византийцам много трудов стоило отнять у них Рим и Равенну, но не могли отнять Срем (Sirmium), Южную Паннонию и Западную Мизию, где они остались и до сего дня по Сербии, Боснии, Славонии и Кроации.
Во время владычества сербов в Италии никто не смел называть их сербами (servi), потому что servi по-латыни значило рабы; греки и итальянцы называли их по-своему, готами, старинным названием.
Вот краткая история первого нашествия завислянцев на Русь, а именно нашествия сербов. К сожалению, умные французы, немцы, итальянцы и сами знатные русские люди имеют о готах (сербах) самые готические понятия. Сколько я ни старался иметь поближе понятие как о Велимировиче, так и о его завоевателях Италии; сколько я ни прибегал к самым толстым и самым умным книгам, все-таки не вырыл ничего, кроме следующего объяснения: готы были народ готический; следовательно, они были племя немецкое, ибо они завоевали Италию, ибо имя Theodoricus по новейшему правописанию пишется Дидрик (Diedrich); так пишется, потому что готы прибыли из Germania. Можно с первого разу заметить, как ясен этот самый готический силлогизм! А это все настроил Август Людовикович Шлецер!
Кто не толковал о войне Велизария с готами? Но в продолжение стольких веков никто не спрашивал: если готы принуждены были уступить Италию грекам по реку По, то куда же сами девались? Ответ, как видите, прямой: остались почти в тех же местах, из которых владели и Италиею, т.е. по Кроации, Боснии, Сербии. Те плохо вникли в исторические события, которые думали, что готы владели одною Италиею; из дел Феодорика Великого (Велимировича) видно, что за ними оставались и упомянутые области; в них они остались и до нынешнего дня, несмотря на изгнание их из Италии. Есть писатели XV века, напр. Халкондила и Ludovicus Tubero, которые вам расскажут, что и в их время греки и итальянцы далматинцев, кроатов и сербов по просторечию называли и готами.
Впрочем, появление сербов в Мизии обратило на себя внимание людей умных; они спросили у самих себя: да когда же сербы явились в Мизии? Предположив на основании готических силлогизмов, что готы, де, были готы, а сербы, де, сербы же, и что, де, они не могли быть, поэтому один и тот же народ, заключили и положили вывести сербов в Италию или в Сербию не с 480, – или, лучше, за Дунай, – не с 370 лет по Рожд. Хр., а с 610-х годов, в царствование императора Ираклия. Константин Багрянородный (писавший около 950 г.) говорит, что, де, в царствование Ираклия (около 610 г.) прибегло к нему двое братьев из Сербии и просили, де, дать им землю и принять их в подданство; император принял их и дал землю возле Салоники. Это могло случиться, потому что очень возможно было всякому сербу удалиться из Мизии и Боснии в Македонию. Впрочем, должно заметить и то, что Константин довольно слаб в показании древних событий и начала других племен. Переселение целого народа с Эльбы в Мизию, за Дунай, должно было проявиться в виде бурного переворота, а именно в виде такого, каков произошел, как мы видели, около 370-х годов; но во время Ираклия, в 610–640-е годы, в которые ставится мнимое переселение сербов из Германии за Дунай, в Европе была порядочная тишина; тогдашние западные писатели не помнят подобной революции в Германии, где, впрочем, только обры (avares или habari) шумели с франками. Притом все дела Ираклия происходили на Востоке, в Армении, потому именно, что Запад был довольно спокоен. Я не понимаю, с чего взяли новейшие историки переселять народ во время совершенного молчания современников, самого Ираклия? Дело в том, что Константин слышал кое-что о происхождении сербов из Германии; верно, что-либо знал и о какой-либо просьбе беглых сербов за Балканы, и из этого сшил он свое анахронистическое известие, будто бы о событии, которое относится к 370 году, как переселение из России за Дунай, или к 480, как переход в Италию, или 550, как изгнание из Италии, – все, описанное современниками, коих, однако, Константин не читал.
Но оставим сербов и обратимся к Руси. После завоеваний и переворотов, произведенных в Европе Аттилою, Русь оставалась господствующею под его преемниками, несмотря на перемежавшиеся уделы, с 454 по 862 год. Так как русский летописец начинает свое повествование только с 862 года, то вся эпоха династии Аттилиной, с 454 по 862, мрачна и не объяснена, несмотря на то, что есть о ней порядочные известия у иностранных, современных ей писателей; мрачна же эта эпоха, собственно, от того, что исковеркана тоже готическими силлогизмами. Об этом многое следовало бы говорить, почему и как; но здесь мы ограничимся простым рассказом без латинских фраз.
Всякий русский читатель знает, что Рюрика с братьями призвали новгородцы из заморья вследствие изгнания из Русской земли варягов. Тут-то и сели люди умные на слове варяги. Взглянули на ландкарту, хвать, нет варягов на ландкарте. Пошли толки и рассуждения, что за народ были варяги и где жили варяги? Это слово не так легко можно было понять, потому что употреблял его один преподобный Нестор; стало быть, один должен нам объяснить это; нам не оставалось ничего более делать, как только раскрыть летопись Несторову и читать: прочесть и понять Нестора, вот все дело.
Нестор начинает свою летопись тем, что описывает вкратце все народы: прежде, древний мир – со слов древних писателей, а Россию и тогдашнюю Европу – по собственным понятиям. В описании он исчисляет разные жилища русского народа, а там не русские племена; начиная с мордвы, переходит через муром, весь, к чухонцам; от чухонцев спускается вниз, по Балтийскому морю, через Ливландию и Корсь (Курландию), на Литву и в старую Пруссию, указывая пальцем и говоря: по тому же морю живут прусь, а спустя несколько продолжает указывать дальше: по тому же морю живут варяги на западе и до земли Аглянской и Волошской, по тому же морю живут варяги семо на Восток до предела Симова.
Теперь, если после этого объяснения спросить: где жили варяги? – то это очень похоже на вопрос, сделанный на экзамене одному дьячку: У Ноя было три сына, Сим, Хам и Яфет – кто был их отец? Темные люди, чай, станут воображать себе, что умные люди на вопрос, кто был их отец, не в состоянии отвечать: Василь кузнец; ан увидим, что и умные люди не менее догадливы дьячка.
Дело в том, как понять указание Нестора о жилищах варягов. Во-первых, сказал Нестор, что они живут по берегам морским, что, стало быть, они занимают длинное Поморье (Pomeraniam). Но вот беда, по каким берегам? Хотя Нестор довел нас до Гданска (Данцига) в Пруссию и там махнул нам рукой, сказав: Варяги живут по тому же берегу дальше к западу, до самой страны Саксонской (Аглянской), однако, не менее того, объяснение было так темно, что ученые люди ровно сто лет (с 1735 по 1835) били головами об стену, коптели, рылись, чтобы решить вопрос, похожий на следующий: Скажите, на которой губе, на верхней или на нижнй, растут усы? Конечно, это трудно отгадать. Если сказать, что бакенбарды от виска спускаются к верхней губе и после прибавить: по той же губе растут усы, то кажется, что в этом самом вопросе, в этой самой задаче, заключается и ответ, и объяснение. То же самое случилось и по делу варягов. Если бы я спросил у русского мужика: На которой губе растут усы? – то он объявил бы меня прежалким шутником; таким образом, и вы, читатель, были бы прежалким шутником, если после Несторова объяснения станете еще спрашивать: Где же жили варяги? Это смешно было бы слышать от темного человека, однако носящего голову между плечей… Но каково слышать от людей умных, пишущих об объяснении этого целые книги, целые диссертации! Но допустим им еще раз сделать вопрос: Где же жили варяги? У каких берегов Балтийского моря жили варяги? Нестор отвечает: По тому же (Прусскому) морю к западу от земли Аглянской (Саксонской) и Волошской, и к востоку сюда. Если это не ясно, то объяснит всякий русский мужик; он просто возьмет аршин и смерит на карте, какие берега Балтийского моря простираются с востока к западу; он укажет, что изо всех берегов Балтийского моря простираются с востока к западу одни только южные, т.е. берега померанских славян; все же остальные идут с юга к северу.
Теперь авось-либо ясно, что Нестор варягами называл балтийских или померанских славян. Что же говорят исследователи русской старины? Все исследователи русской старины с 1735 г., т.е. с Сигфрида Байера, до нынешнего 1835 года утверждают, что Нестор варягами называл шведов, норвежцев, норманнов, или, иначе, скандинавов, основывая свое открытие на том, что, по их мнению, берега, тянущиеся с востока на запад, значат берега с юга на север!
Сколько после на таком готическом основании написано русских исторических книг и сказаний, каким образом древние шведы или норманны (иначе варяги, иначе, понимай, русские, ибо на этаком основании все можно понимать) завоевали Россию и каким образом рыцари эти рыцарствовали будто на Руси, а русские мужики (стало быть, шведские же? Ну, все равно, понимай, как хочешь, и мотай себе на ус!) ходили по грибы да грызли желуди! Об этом нагорожена куча сказаний в Истории русского народа Н. Полевого и в Истории государства Российского, и во многих еще других знатных русских книгах, в коих знатные умные люди пустились умствовать о судьбах русского народа! Даже есть и такие хваты, которые в судьбах русского народа находят скандинавскую эпоху, шведское завоевание, норманнское влияние; и то все потому только, что у русских мужиков усы растут на подбородке, т.е. что горизонтальная линия означает перпендикулярную, по мнению Августа Людвиковича Шлецера и многих других ученых любителей русской старины.
Но оставим готические мнения и спросим еще следующее в пояснение мысли Несторовой:
Нестор исчислял жителей всех стран Европы; так, между прочим, приводит и жителей Скандинавии, свеев и мурманов (шведов и норвежцев). Но если вследствие готического силлогизма должно полагать и варягов в Скандинавии, то останется одна сторона без имени. Какая же это страна? Именно нынешняя Северная Германия, т.е. померанские тогдашние славяне остались бы у Нестора без названия! Какая же надобность была передвигать название в Швецию, явно и открыто вопреки Нестору?!
Но люди умные умеют, дюже умеют выходить из воды посуху; им все равно, останется ли Балтийская Славянщина с именем или без имени; им до ней дела нет, несмотря на то, что честный саксонский монах, Адам Бременский, современник преподобного Нестора, кричит им об ней в уши во все горло; эти господа пустились резонировать все на свой лад; у них есть другие, преважные доказательства, что у русского мужика усы растут, действительно, на подбородке. А вот это доказательство: Нестор, упоминая о раздорах новгородских, употребил выражение, что они послали Рюрика за море к варягам; что Рюрик с братьями прибыл в Новгород из-за моря. Это выражение Нестор несколько раз употребил в своей летописи, как только дело шло о взаимных сношениях россиян с варягами. Из этого люди заключили, что это значит, непременно значит, из Швеции, будто заморье может означать одну только Швецию! Будто и русский предлог за вооружился против Нестора! Конечно, это должны быть дьявольские знатоки русского языка, если они допускают, что предлог за доказывает явно, будто усы могут расти на подбородке! Как же после этого можно дать им в руки не только русскую летопись, но и русскую грамматику! Но быть не может, чтобы русская грамматика воевала против географии и против летописи.
А впрочем, на всякий случай можем поверить определение грамматики мнением русского народа. Будучи в 1830 году в Петрогороде Великом и прогуливаясь на взморье, я заметил магазейн чего-то; отвечали: сало. На вопрос – куда? – отвечали: отправимся за море. Я полюбопытствовал узнать, в какие больше места за море отпускают всячину из Петрогорода Великого; из рассказа русского человека я узнал, что его за море больше относится в Данциг, Любек, Копенгаген, даже Англию и куда бы то ни было, нежели в Стокгольм. Всякий может видеть, что русский мужик прав, называя и Померанию заморскою страною, если Любек и Петрогород Великий действительно отделены морем и если в Петрогороде Великом одни берега, а в Любеке противоположные. Из этого видите, друзья мои, что историко-готический силлогизм может хлестать по усам не только летопись, но и всякого простолюдина. Вот на каком выводе основано мнение, что, де, варяги были шведы и что скандинавы некогда царствовали в России.
Нестор, добрый, простодушный Нестор, не раз упоминает о сношениях северных россиян с заморьем, т.е. варягами.
Это весьма важная статья для любителей русской старины. Народ, который у берега ожидает прибытия заморцев, несравненно ниже того народа, который сам везет свои товары за море. Русский народ 1835 года в этом отношении несравненно ниже англичан; следовательно, весьма интересно было бы объяснить себе морские сношения древней Руси с заморьем, чтобы решить себе вопрос: кто знает, не стоит ли ныне, в 1835 году, северорусский народ в отношении промышленной характеристики на гораздо низшей степени, нежели во времена Олега, Владимира Великого и Ярослава Великого? Кто знает! А вопрос был бы для всякого темного читателя очень любопытен и полезен, потому, по крайней мере, что был бы поучителен, упреком для нынешних. К несчастью, с 1700 года никто доселе не спрашивал: Да где же в самом деле была та гавань, тот город, в котором Рюрик с братьями садился на корабль; где та гавань, к которой приставал Владимир Великий, уехавши из Новагорода за море? Но образованным людям до этого дела нет; они пишут большие книги о возможности того, что у древних русских мужиков усы росли действительно на подбородке. А это очень нелегко было доказать, потому что для этого следовало рыться в летописях западных, южных, северных и восточных писателей. И посмотрите, какое сокровище силлогизмов в этих книгах! Константин Багрянородный перепутал название днепровских порогов, т.е. русские их названия называет славянскими, а половецкие русскими. Будочники цареградские в X веке назывались варягами. Иной арабский писатель русских называет турками (именем, которое они дают всем северным народам). Да и мало ли подобных трудов и мышления понесли люди, трудящиеся для того, чтобы избегнуть вопроса о городе и гавани, к которой приставали новгородские суда!
К несчастию, Нестор не описал нам ни этого города, ни этой гавани; к счастью, описал нам это подробно современник Нестора, добрый немецкий монах в Гамбурге, Адам Бременский; он говорит во 2-й книге своей Церковной истории следующее о морском пути россиян: «А от того города вскоре приплывают к городу Демину, стоящему в устье реки Пена, где обитают руны. Оттуда плывут к Земландии, населяемой пруссами. Вообще же дорога такова, что от Гамбурга, или от Эльбы, на восьмой день сухим путем приезжают в Воллин; но морем-то едут к городу Воллину от Слезвинга или Старграда, а от Воллина, распуская паруса, в 43 дня прибывают в Новгород, что в России; главный город ее есть Киев, соперница Константинополя; он важнейшее украшение Греции».
Адам, как и все тогдашние датские и шведские монахи, Россию, даже и самый Новгород, называли Грециею (Girkialand). Главнейшею причиною этому было греческое исповедание россиян. Так называемое путешествие скандинавов в Грецию есть не иное что, как путешествие в Россию; это давно доказали сами шведы, которые не позволяли себе увлекаться готическими силлогизмами. Но другие скандинавофилы придали этому обширное значение, походящее на ученую буффонаду, будто, де, шведы в древние времена езжали в Цареград буточничествовать. Это они называют скандинавским рыцарством! Оставим эти побасенки старухам и людям, похожим на старух, и возвратимся к доброму саксонскому монаху.
Итак, вот вам гавани: Старград, Слезвинг, Воллин и Демин. Вот вам и заморье.
Но послушаем еще у Адама к пополнению Нестора свидетельство о важности этих городов: «По ту сторону лютичей, коих прозывают тоже волками (wilzi), течет река Одора (Одер ныне), одна из богатейших рек этой Славянщины. В устье ее, там, где втекает возле Скифских озер, стоит город Воллин, знаменитейшее для язычников и греков (россиян) местопребывание. Так как об этом городе рассказывают чудеса почти невероятные, то не будет излишне прибавить о нем здесь кое-что. Этот город один из величайших, которые существуют в Европе; его населяют славяне с другими народами греческими (русскими) и языческими. Впрочем, получили позволение и немцы приезжать в этот город, только бы скрывали свое христианство во время своего местопребывания в нем. Все они придерживаются еще языческих обрядов; впрочем, нет ни одного народа их гостеприимнее и вежливее (образованнее). Город этот преисполнен товарами и благами всех северных народов; нет ничего редкого и приятного, чего бы он не имел. Там есть Вулканов горшок, который жители называют греческим огнем, о котором упоминает и Солин; там видеть можно и статую Нептуна троякой формы, ибо этот остров имеет три гавани, из коих одна, уверяют, самая зеленая, другая беловатая, а третья вечно бурная. А от этого города вскоре приплывают к городу Демину» (остальное вы уже читали, о 43-дневном пути между Воллиным и Новым-городом).
Кто из ученых не имел в руках Адама Бременского! Какой ученый не мог видеть и читать этого неоцененного пополнения Нестора, этого краткого, но полного изображения политико-коммерциальных отношений балтийских славян ко всему остальному Северу, во всю эпоху от Рюрика до Ярослава I! Не говорю уже о временах дорюриковских. Конечно, не видали добрые люди, потому что это так трудно понять! Так трудно понять то, что точка в точку говорит согласно с Нестором! А при том, что за беда, если гораздо удобнее и естественнее понять, что усы растут на подбородке у русского мужика! О луна! Уж не растут ли и у тебя усы на подбородке?
Хотите ли еще знать резон, почему древние русские мужики были нерусские мужики? А вот почему: Нестор сказал, что «когда новгородцы изгнали варягов, и родилось в Новгороде замешательство», то послали новгородцы «за море к варягам к руси» просить их прибыть в Новгород на княжение. Люди умные в пень стали и, зевая друг на друга, спросили друг у друга: к кому же послали новгородцы, к варягам ли или к руси? Али тут вставка? Али испортил дурак-переписчик? Ведь одно из двух.
Нестор сказал к варягам правильно, потому что посольство новгородское действительно ехало в Варягию; к руси – прибавил тоже правильно, потому что послы имели поручение к знатным россиянам, жившим между варягами (в Воллине). Нестор довольно часто и в других случаях употребляет имя народа вместо названия страны; так и здесь, к варягам к руси значит к русским в Варягию. Правильнее и яснее по своему и по обычаю того времени не мог сказать.
Но, как будто предчувствуя, что умники его не поймут, он прибавляет объяснение: «Сице бо ся зваху сии варязи русь, якоже друзии зовут свеи, друзии готи, другии мурмане», т.е. эти варяжские россияне называют себя русскими, точно так же, как шведы себя шведами, готы себя готами, мурмане сами себя мурманами, т.е. что русь было природное имя тех людей, к которым посылали новгородцы за границу, т.е. что были природные россияне, а не варяги; о жительстве же природных россиян между варягами засвидетельствовал и Адам Бременский. Кажется, очень ясно и не сомнительно, потому что попросту выразить этого лучше невозможно.
Прибавим еще одно замечание: когда дело шло о том, чтобы объяснить любителям русской истории значение и местоположение слова варяги, тогда Август Шлецер, не обращая внимания ни на Нестора, ни на Адама Бременского, задумал сам собою раскусить орех; он важно спрашивал: кто были варяги? – и отвечает: так как в то время (около 860-х годов) берега Франции грабили норманны (по-видимому, англичане или какие-либо приморские шайки берегов фрисландских), то норманны могли грабить и народ великий, следовательно, варяги были норманны. Вот, посмотрите, что Шлецер не боится готических силлогизмов; наперекор Нестору и Адаму он основывает совсем другие отношения (разумеется, небываемые), совсем другие влияния на Русь на своем одном могли! Во всегдашней логике человеческого здравомыслия всегда полагали, что a posse ad esse non valet conclusio, от одного могло быть – на было не может быть заключения. Но Август Людвикович просто пошутил {над легковерными и темными любителями русской старины: тем хуже для тех, которые поверили ему и стали выводить Рюрика с братьями из Скандинавии! Стали витийствовать вдоль и поперек о влиянии скандинавов на обширную нашу Сарматию, о развитии того-сего, о развитии жизни, о развитии общественности, о развитии, об элементах, о системах! Конечно, эти люди не хотят уронить себя; не хотят грянуть лбом в грязь; рассуждают о развитиях; резонируют свысока обо всем, что заняла (будто бы) Русь из Скандинавии. Один хват до того даже дошел в своей истории русского народа, что историю русского народа начал неистовым описанием Скандинавии! Ему нужды нет, что он витийствует по готической логике; ему дело до того только, чтобы его стряпня была витиевата!
Но человек, который не шутя любит старину и который хочет решить себе вопрос успокоительно, т.е. логически и здравомысленно, тот не должен увлекаться шутками. О действительности влияния древних шведов на Россию решительно ничего не известно; об этом и сами шведы ничего не знают (а сказки вроде рудбековских принадлежат к роду шлецеровских шуток или вымыслов). Искали следов этого влияния и отыскали в том, что будто слово хлеб есть исландское или древнешведское lelpo; и еще два-три слова подобных; ergo заключают они, что это следы владычества скандинавов в России! Я любопытен знать, как эти мудрецы докажут владычество скандинавов в Далматии или в Иллирии, где слово хлеб тоже в употреблении! Или я бы желал знать, каким образом докажут они владычество шведов в Риме, где тоже употреблялось слово libo! Им до того дела нет, что есть целый словарь слов тождественных в славянском и немецком, в славянском и греческом, в славянском и латинском! Кроме этого, жители хлебородной страны (Руси) приняли слово хлеб от жителей почти бесхлебной страны, какова Скандинавия!
Я уже говорил, в одной брошюрке (1), что вся Европа помешалась на скандинавизме; бросается семо и овамо объяснить себе происхождение того военного духа, который, наконец, успел преодолеть римлян. В этом отношении они нашли шведские исторические сказки (sagas), сочиненные с XIII столетия; а в сказках нашли любовь и поэзию, а в поэзии, разумеется, рыцарей; следовательно, заключили они, рыцарский или военный дух есть травка, которая может расти только в Скандинавии! Прочитайте возгласы нынешних французских профессоров о мире Скандинавском; об ужасном Севере; о воинственном, о рыцарском духе скандинавов (du monde Scandinave; de la barbarie du Nord; de l’esprit ch ch evaleresque, de l’esprit de conquête des anciens Scandinaves, и спутывают des anciens Germain). О, французы навострились; они читали изыскания о русской старине, об основании шведами русского царства и русского народа; они проникли во все готические истины о варягах! Да и удивительно ли, что скандинавы были всемирные рыцари (как думает Рудбек, сказки и Шлецер), если они путешествовали даже в Грецию Новгородскую! Одного только им недоставало, а именно – побывать в Греции Цареградской, которая была маленько далеко; да притом всякий барон должен был, наверное, ожидать, что в Новороссии схватят его половцы, наложат клеймо и заставят стеречь овец, а то даже могли продать генуэзским корсарам, которые, не понимая, какого народа человек, перепродали бы его в Анатолию или в Сирию, так что пришлось бы всякому барону возить воду да топить печки; мы увидим впоследствии, что половцы и генуэзцы не спускали и русакам.
Один русский ученый изыскатель русской старины доказывает, что благородные скандинавские бароны имели два пути для своих вояжей в Грецию: один восточный (Austur-wigi), а другой западный и северный (Wester-wigi и Nord-wigi). Благородные вояжеры надевали сумку; с посохом в руках приходили на распутие дороги; от их благородной воли зависело пуститься направо или налево; если пускались по пути западному, то приезжали в Nord-wigi (Норвегию) и там позевали на синее море; а восточный их путь был прямее через Россию. И точно, Austur-wigi означало на их жаргоне Россию, которой название они узнали от пруссо-латышского племени, называвшего Россию Austruma-Zeme (священная Восточная земля; NB, они переняли русские божества). Итак, из жаргонного названия России (Греция же есть ученое, монашеское название России) добрые люди увидели, что бароны путешествовали в Цареграде. Да и как не путешествовать было им в Норвегию и Россию, если в обоих словах есть окончание -wigi, похожее на немецкое Weg, дорога! Притом же здесь есть силлогизм самый готический: Россия лежит к востоку, следовательно, скандинавы езжали в Цареград; это все равно, что сказать: у тебя есть деньги, следовательно, ты мне должен.
Казалось бы, что если скандинавы были такие герои, то этому непременно должно бы отыскать действительные причины; а предполагать в одной Скандинавии особенную героическую травку опять значит размышлять готически. Я думал в упомянутой моей брошюрке, что героизм преимущественно воспламенялся в тех народах Европы, которые граничили с военною линиею римлян. Соседство с вооруженным народом само по себе приучит к оружию. Этому, как всяк может сообразить, преимущественно подвергались славянские племена, как по Дунаю, так отчасти и по Рейну. Эту истину доказали уже жители Великой Сербии, наделавшие столько переворотов как на Руси, так и во владениях римлян. Этого не хотят сообразить философствующие историки; им дела нет соображать свойство природы человеческой, и Гердер с такою же уверенностью говорит о слабодушии, о миролюбии, о пастушестве славянских племен, с какою Guizot или Ampère говорят о героической травке скандинавской! Если Гердер говорит, что славяне были миролюбивы, пастухи, земледельцы, т.е. мужики, а немцы были воинственны, баронственны, то эта истина основана на том готическом силлогизме, который везде не преминул проявляться в идеях больно философствующих, больно мечтающих историков. Да и что за дело до изучения природы человеческой; если растет и без того героизм, подобно травке, то и миролюбие, бессердие есть травка же, которую выражают славяне. Славяне не иное что, по Гердеру, как только капустные головы; сердца их капустные кочаны, кровь их капустный сок. И вся истина на том основана, что во время Гердера все потомки славян в Германии были одни земледельцы, а все бароны были немцы. Это значит философствовать следующим образом: ныне, в четверг, тепло и ясно, следовательно, и в прошедший четверг было тепло и ясно! Это заключение показалось бы во всяком разговоре буффонадой, ребячеством, но, к несчастью, в связи историко-философических соображений сходит с рук под видом аксиомы, т.е. истины, которая не нуждается в доказательствах!
Наконец изыскатели нашли себе еще причину пересаживать варягов в Швецию в том, что, де, в исчислении племен балтийских славян варяги не упоминаются. Это обстоятельство было камнем преткновения для людей, которые неохотно рискуют своею логикою. Хотя и встречается у Адама Бременского имя вагиров (wagiri, а в другом месте wagri), которым он называет славян, в его время (1077 г.) населявших Голстейн и остров Фемерн; хотя и сам Герберштейн отнес известие Нестора в Померанию; они заключили и положили, что-де, так как имя варягов в Померании не встречается (!), то варяги жили в Скандинавии. Да разве оно встречается и в Скандинавии?! «Конечно, встречается, – возражают они, – а именно, во 1-х, есть в одном старом саксонском словаре слово war, которое значит война: оно подтверждается тем, что и в старом французском встречается gwar, или guerre; опять встречается в одном старо-немецком словаре слово waehren (знач. защищаться), отсюда waehring (человек защищающийся); следовательно, варяги были морские разбойники, как показывает и самое имя; следовательно, эти waehring, т.е. защитники, нападали и на Россию. Во 2-х, есть и доселе у северных берегов Франции и Бельгии приморское растение, называемое varègue, следовательно… и проч. Вот вам, милостивые государи, и норманны, и скандинавы, геройская травка! Другой ученый, который желал отличиться новостью мнения, полагал, что варяги вследствие этих догадок не были какой-либо известный народ, а сброд или собрание разных морских разбойников. Вот вам и собрание травок, достаточный прием для самого лошадиного желудка. Но ужели не лучше было исправить явную опечатку у Адама, у которого непостоянно пишется то vagii, то vargii, – в varigi, нежели пускаться в подобные этимологические шутки? Да и почему не сделать было этого, если этого же требовал настоящий смысл известий, как Нестора, так и Адама?!
Однако, положим, что имя варягов действительно не встречалось бы между балтийскими славянами; положим, что это имя встречается у одного Нестора; то тогда вопрос, собственно, не в том состоит, где встречается имя варягов у чужих писателей, а в том только: кого же Нестор называл так?!
Но если мало было свидетельства двух неопровержимых свидетелей, то, наконец, могли убедить свидетельства арабских географов, которые варягов признают за народ; один из них, более прочих вникнувший в отношения племен завислянских, выразился даже буквально: варяги народ славяннейший из славянских племен. Выражение это, как замечает сам переводчик, в духе арабского языка, а по-русски значит, что варяги были славяне, но самые могущественные из славянских племен.
Но возвратимся к нашему рассказу о заграничном влиянии на русский народ, о действительном влиянии, засвидетельствованном историею.
Мы видели, по свидетельству современных писателей, что в эпоху с 860 по 1160 год господствовали на Балтийском море воллинские славяне. Померания усеяна была приморскими богатыми городами, но величайший из них был Воллин.
С 860-х годов, однако, ослабевали воллинцы, потому что новгородцы усилились и изгнали их; но, стало быть, воллинцы еще сильнее были до 860 года? Эту эпоху их преобладания отнести должно, по-видимому, к 760-м, или 660-м, или даже 560-м годам. Но до усиления Воллина преобладал другой балто-славянский город, Винета, который кончил несчастно свое поприще; он залит морем. По имени этого города римляне называли Балтийское море sinus Veneticus, или Venedicus; их-то (винетян) называли veneti, venedi; потому что их же так называли и немцы, и галлы (wenden, wendeln; у Прокопия Кесарийского ουενδιλοι – vendili, а у иных позднейших даже vandali). И Нестор хорошо сказал, если назвал море Варяжским.
Не стану описывать всех пределов могущества этих моряков; оно бы и следовало, потому что и доселе никому не приходило в голову спросить: да из какой же гавани выходили эти вандальские флоты, которые громили берега Франции и Испании во время упадка римлян?
Это не принадлежит, друзья мои, к истории Руси; и я скажу словца два о втором нашествии на Русь из-за Вислы.
Как ни поражал так называемых готов (сербов) Аттила; как ни собирал в одно целое все русские племена, все-таки во время его преемников Западная Русь не могла избегнуть влияния народа, сильного на море, каковы были воллинцы. Преподобный Нестор действительно застал память, что кривичи (т.е. псковитяне и белороссы) и новгородцы вместе с чудью платили дань варягам. Вот почему и не удивительно, что Воллин, как говорит Адам, был преисполнен всех благ всех стран северных. Адам говорит всех, стало быть, воллинцы владели и берегами Швеции; да и почему бы не владеть им было и шведскими, которые несравненно ближе к ним, нежели русские, новгородские? Конечно, Адам прав; конечно, воллинские славяне владели и Южною Швециею; это доказывает название восточной и западной Gothlandia в Южной Швеции. Приходится по необходимости логической принять, что если во времена Цесаря и Тацита завислянские известны были под именем germani, то в IV, V, VI веках, когда germani уже не употреблялось, их называли gothi. Этому мы уже видели убедительный пример на сербах. Это слово франкские монахи наследовали и передали монахам тевтонских и скандинавских племен на своей варварской латыни. По преданию, назвали ученые шведские монахи Готландиею ту часть Швеции, которою некогда владели воллинцы. Они же населяли некогда и остров Готланд, который они просто называли островом (wyspa по-польски и по-померански). И саксонцы прозывали его Выспою, но по своему жаргону Wysby. Может быть, славяне называли этот остров, как и должно предполагать, но тевтонцы выражение славянское ехать на выспу приняли за собственное. В таком только отношении допустили, что варяги жили и в Скандинавии, точно так же, как и в России. Этим только можно отчасти оправдать Иорнанда (писавшего около 550), который так называемых готов выводит из острова Сканции. По-видимому, он перековеркал то, о чем наслышался. Может быть, Сканец, или Сканецкая земля, было славянское (варяжское) название славянских владений в Швеции: и доселе юг ее называют по-латыни Scania, а немцы – Schonen.
Итак, будем беспристрастны и вместо того, чтобы искать рыцарский завоевательный дух и рыцарскую травку в Скандинавии, признаемся, и не постыдимся признаться, что палки воллинцев отзывались не только по людям кривичам и новгородцам, как русским, так и чухонским, но и по баронским спинам скандинавских рыцарей, да и довольно до того времени, в которое они ходили (?) на Украину стеречь половецких овец и коров. Еще во время Владимира Великого Белоруссия была управляема от имени воллинцев Рогволодом.
По возвращении Рюрика с братьями и с остальными русскими людьми из Воллина (очевидно, воллинцы стали преследовать русских за изгнание своих из Новгорода) в Новгород стал утверждаться враждебный дух против воллинцев. Предприятия Олеговы отчасти были в этом духе; Игорь делал напрасную попытку над ляхами (или, как Нестор называет, в земле деревлян); он заплатил жизнью. Только Владимир Великий успел отнять у воллинцев Юго-западную Русь: это был поход его на так называемых в русских летописях ятвягов и хробатов. Несмотря на это память померанского владения на Руси в X, IX, VIII и, может быть, и прежних веках и до нынешнего дня не истребилась в русском народе; и доныне та сторона называется по русскому наречию Волынью. Волынь стоит Gothlandi’и; Готландия стоит Волыни Русской. Держи, барон, спину, если ее держал и русак, и поляк. Но Августу Людвиковичу Шлецеру больно было допустить эти побои; он прибегнул к готическим средствам и силлогизмам, чтобы спасти честь саксонцев и скандинавов, как будто несчастье бесчестит человека! За ним пустилась целая рота ученых мусье, которые все во все горло завопияли: «Помилуйте! Как можно! Это благородные рыцари! Напротив, они колотили палками; этому есть доказательство в исландском и американском словаре, в котором сказано, что waehring значит: защищается, а в другом немецком сказано, что wehrgeld значит штрафные деньги, а trink-geld значит просто на водку. Признаться, что если немецкая честь постоянно будет иметь подобных панегириков (вралей), то они ее избичуют гораздо жесточе самих воллинцев. Что за патриотизм там, где он не к месту, где во вред и логике, и истории!
Историю воллинцев до потопления города Винеты, стоявшей неподалеку от Воллина, представляли винетяне; эту их историю начинает Юлий Цесарь (De Bell. Gall. Lib. III, c. 8). Дело было в том, что на третий год покорения Галлии винетяне явились с флотом к берегам Бретани на помощь жителям. О них Цесарь говорит следующее: «Власть винетян распространяется далеко на все приморские места тех стран, потому что больше всех имеют кораблей, на которых обыкновенно плавают в Британию; но и наукою мореплавания и опытностию мореходною превосходят другие народы; и на обширном и бурном море, кроме нескольких гаваней, ими владеемых, все почти племена, пускающиеся в это море (живущие при этом море), дают им дань».
Цесарь, вероятно, полагал, что Дания не существует; что берега Голландии прямо идут к городу Винете в Померанию. По выражению видно, что винетяне не жили в Галлии; что прибыли на помощь своим издалека. Он подробно ниже описывает их корабли, которые он ставит несравненно выше римских; они были и больше, и приспособлены к большим морям; притом же отдает преимущество и их морскому искусству перед римскими матросами. Известно, что римские суда были больше финикийских и карфагенских, а суда винетян, по сравнению Юлия, гораздо больше римских. Притом же они были так устроены, что, как говорит Цесарь, железные клевы, приделанные к римским, не могли им вредить, как карфагенским в Пуническую войну.
Имя винетян помнят все века и все народы, как помнили имя карфагенцев и римлян. Северные карфагеняне так же прослыли от имени своего города, как и южные; но оно не было народное их имя; они все-таки были варяги. Древнейший английский географ помнит имя Веннландии (Венеландии); именем этого города немецкие племена и привыкли называть славянские племена в Германии (Wenden). Когда варяги владели Россиею, сделали поселения в Новгороде, то и чухонцы называли их веннелайне (лайне – люди); но они не делали или не умели делать различия между двумя близко сродными племенами, варяжским и русским, так что и доселе не перестали новгородцев называть веннелайнами, и по ним и всех россиян.
Но и новгородцы не забыли места, кои ими были управляемы и куда езжали; помнят, по крайней мере, Воллин, о котором есть одна старая новгородская песня и который называется Волынцем Заморским.
Ни история, ни древности балтийских славян (варягов) у нас никем не описаны; как же после этого может кто-либо у нас иметь настоящее понятие, не скажу об исторических отношениях, но о тех условиях, под которыми северо-западный и юго-западный русский народ подвергался влиянию иноземному! Недавно еще некоторые ученые удивлялись, что древнейшие русские, шведские и франкские законы так сходны между собою. Я здесь ничего не стану объяснять; однако и не в состоянии воспретить читателю припомнить себе, что и земля Русская, и Шведская, и Франкская подвергались одному и тому же влиянию.
Медленное, но ужасное было падение балтийских славян (варягов); вечно разрозненные дотоле немецкие племена после франкского ига и по освобождении от Карловингов устроились в одно целое государство. Дания и Швеция крестились; новый энтузиазм придал скандинавам новые силы. Славяне долго отказывались от нового учения, которое им предлагали монахи саксонские; скандинавы и немцы ненавидели их, как иноплеменников и как язычников: и те и другие в XI и XII столетиях делали против них крестовые походы, в которых даже и ляхи участвовали. В 1162 г. (?) взят Воллин приступом датчанами и саксонцами, значительная часть земель славян превратилась в датскую провинцию, а спасшиеся удельные славянские князья впоследствии присоединились к Немецкой империи и ныне еще процветают под названием разных линий Мекленбургского (Великогородского) дома. Но последние жители славянские выгасли совершенно в Мекленбурге и Ганновере в последней половине XVIII века. С прекращением языка и политического бытия славян балтийских и имя варягов исчезло в памяти русского народа.
Здесь спросим еще: если имя народное исчезло, то исчез и народ? Если варяги были бы скандинавы, т.е. шведы и норвежцы, которые и доселе не исчезали вместе со своим именем, то кто не видит, что имя варяги могло принадлежать только балтийским славянам, с которыми оно и прекратилось?! Это обстоятельство так дюже, что никакие готические резоннементы, ни врата адовы не преодолеют его.
Сильнейший удар нанесло воллинцам отложение от них Западной Руси, довершенное Владимиром Великим. Это во второй раз русский народ отвязался от завислянцев! И снова русские девы по рекам Волхову, Великой, Двине, Неману, Бугу, Припети, Вепре свободнее стали оглашать песнями вековые поляны:

На горе хатуня, там кума моя,
А у кумы девчина, то душа моя;
Нажну я попу
Пшеницы копу,
Щоб мене свенчав
С куминым девчам.
Копу нажав ем, шлюбу не брав ем,
Щоб тебе, кумонько, трастя напала,
Щоб тебе трясла
Повчверта року,
Поки не вытрясе
Пшеницы копу!

Так пел бужанин о своей досаде, что по новому (христианскому) учению ему поп не дозволил жениться на дочери куминой: в старину русского язычества русский молодец знал свое правило, которое не знало таких препятствий; теперь он думал подкупить попа пшеничными снопами, как в старину, но христианский поп уже не походил на бобовый сноп, как языческий. Христианское учение не позволяло тех наивностей, на которые язычество смотрело сквозь пальцы. Со времени Владимира Великого русые косы не стали уже так шутить, как в старину, когда говаривали:

Продай, мамо, две коровы,
Купи мине черны брови,
Но колодце стояти,
Та на хлопцев моргати.
А другая:
Скриплют, скриплют воротонька,
Не могу заперти,
Кого люблю – не забуду
До самой смерти, и проч. и проч.

Да кто исчислит все риторические и поэтические фигуры южнорусских дев! Певали они и до Владимира Великого, певали и после, и теперь еще поют, но не везде одинаково. Белорусски поют меньше, нежели волынянки; южанки поют резвее, нежели северянки. Не скажу больше ничего, потому что я не пишу истории русской поэзии.
Со времени отложения Западной Руси от воллинцев (от варягов) вся Русь могла петь свободно и непринужденно. Русские девы всякую весну по-прежнему ходили в лес по грибы, всякое лето по ягоды, по малину, по чернику; всякие жнивы ходили жать и гребсти сено, припеваючи. Там лес, там поляна, там косят и гребут, а там жнут, но поют везде:

Рано встаю, вздыхаючи,
Говорю с собою:
Чы тужишь ты тако за мною,
Яко я за тобою?

Но почему тужить и не петь было русским девам, коли Русь так обширна и на Руси столько храбрых русских князей! Не дадут они русскую косу в обиду иноплеменнику: Русь так обширна! Сил ли ей, благ ли ей недоставало?
Не всякий народ одинаково наделен благами земли. Человеку дан ум для того, чтобы исправлял недостатки своей страны; дано трудолюбие, чтобы дополнял ее скудость. Изобилие и пышность страны иногда вредит деятельности народа; а вообще физический характер страны отпечатлевается в характере народа, подобно коленчатым берегам на водах днепровских.
Провидение снабдило россиянина складным и полным телом, хорошим воздухом, необозримою землею, хорошею водою и, наконец, хорошим умом. Полны зверей леса Руси, полны растений и стад ее поля, полны рыб реки ее и озера; не бывать нищете на Руси, – сказало Провидение, даря русский народ земными благами; жить руси[ну] долговечным и здоровым, – сказало Оно, подавая им здоровое тело и здоровый воздух; жить руси[ну] счастливым, – сказало Оно, одарив их сметливым умом и сносно добрым сердцем: Оно ввело его во владение обширной его усадьбы; богаты, обширны и изобильны были его угодья!
Провидение не все народы наделило одинаково угодьями: одним дало пышные долины и равнины, другим скалистые вертепы и ущелья; но зато горские народы вознаграждены в другом отношении, вознаграждены величественностью своих жилищ. Душа горца на всяком шагу услаждается новыми картинами; он не соскучится, подобно степняку, который, едучи, готов заснуть от однообразия своей страны: ничто не поразит степняка в его пути. Между тем душа горца настроена к гигантским поднебесным предметам, к огромным и высоким соображениям, подобно вершинам его Альпов; к глубоким ощущениям, как ущелья его гор. Горец имеет высокое преимущество жителей мест ровных, и в этом отношении есть народы счастливее россиян, т.е. что народы горские скорее смогли иметь своих Цицеронов, Сенек, Демосфенов, Гомеров, Шекспиров.
Сильное имеет местность влияние на образование характера и духа народного. Но это трудно объяснить жителям мест ровных. Я уже старался объяснять это в некоторых брошюрках: для пояснения себе этой статьи я бы советовал пробежать их.
Физическая природа может доставить нам двоякого рода предметы: 1) изящные; 2) высокие, поражающие. Из смешения изящного с высоким родится величественное, колоссальное. Низменные страны могут нам доставить только виды изящные, горские – и изящные, и высокие, поражающие. Поэтому и мышление, и ощущения низовцев более или менее сбиваются только на одну изящность, между тем как характер и мышление горцев делается возвышеннее, величественнее.
Всякий человек может двояко возвышаться по лестнице изящного и по лестнице высокого. Эти два условия нравственного нашего бытия внушены всякому человеку; но люди, или народы, бросаются на ту или на другую стезю под руководством внешних условий. Народ может сделаться или прекрасным (une belle nation), или великим (une grande nation). Но прекрасный народ и великий народ – две вещи розные, точно так же, как и прекрасная душа разнится от великой души.
Всякий народ может быть изящен двояко: а) снаружи, в образе жизни, в вещах; б) внутри, в изящном образе мышления и чувствований, в изящности общественного устройства, в изящности своего уложения. Также может быть и великим двояко: 1) числом, массою, силою физически-политическою и 2) высокостью мыслей и ощущений, великим влиянием на другие народы.
Все народы, как исторические, так и существующие, можно расставить по ступеням этих двух лестниц человеческого усовершения, или, иначе сказать, облагорожения. Правда, твердили некоторые исторические мыслители о великих народах; у Буттервека даже есть статья о четырех великих народах; но, кажется, мало или вовсе не обращали внимания на различие между прекрасными и великими народами. Великий народ были арабы, но не прекрасный, не изящный: и в фанатизме, и в архитектуре, и в деянии, и в своих иперболах они были колоссальны. С равным остервененьем кинулись они в таинства природы, как и в тайну движения планет; и когда народный дух арабов уже не мог более бороться с людьми, то пустился на единоборство с фатализмом, со сверхъестественностью.
Между тем как арабы были колоссальны, римляне достигли было больше величественности; но ни греки, ни китайцы не воспрянули по этой лестнице; – и те, и другие мелочнее, но зато изящнее: греки в формах, китайцы в симметрии.
Все эти благородные народы по большей части обязаны за свое образование не только обстоятельствам, но и влиянию самой местности. Если недостает ужасное в местности, то горы могут быть заменены морскою пучиною. Моряк отчасти равняется горцу: оба они почти одинаково испытали ужасное в природе. Пучина возвысила араба; горы и воды возвеличили римлянина; горы и воды наострили грека; горы и воды образовали индийца и китайца; горы и воды воспитали англичанина.
Взглянем на два нынешние народа, которые далеко опередили других, англичан и французов. Оба эти народа устремились к своему назначению разными путями: первые по пути к высокому, последние по пути к изящному; те к полезному, выгодному, эти к приятному; те к силе, эти к славе. Англичане великий народ, французы прекрасный. Первым больше удивляемся, последним больше любуемся. Франция страна открытее, ровнее, и сам француз откровеннее, поверхностнее. Вот почему все народы более увлекаются французами, нежели англичанами. Все народы земного шара с жадностью читают обо всем, относящемся к Франции; и житель Филадельфии, Астрахани, Рио-де-Жанейро, Калькутты или Новой Голландии так же знаком с Палероялем или Елисейскими полями, как и с собственными своими улицами; но зато улицы парижские – улицы не простые, а всемирные, на которых мысленно спотыкаются все народы земного шара. Обыкновенно народы устремляют свои взоры на свои столицы; но Париж имеет какую-то непреодолимую силу, которую и можно бы назвать его всемирностью.
Некогда Вавилон всемирствовал, некогда и Александрия вселенствовала, некогда и Рим преобладал народами, ныне Париж первенствует: и Вавилон, и Рим, и Париж воспеваются народами; всякий, однако, из этих народов достигал этой степени в своем особенном роде.
Соображая это, нередко приходил мне на мысль вопрос: какую же стезю изберет русский народ на пути своего усовершения? Вопрос этот поглощает в себе все возможные вопросы, которые в состоянии себе сделать всякий россиянин; он заключает в себе все прошедшее Руси и всю ее будущность. В 1831 году мне, скачущему из Одессы в Москву по необозримой Руси, почти невольно приходил на мысль этот вопрос, на который так трудно дать ответ! Но помню, что вместо всякого ответа я оглянулся кругом в необозримую даль и с какою-то грустью сказал себе: «Нигде нету гор!»
Есть в нас какой-то инстинкт, какая-то жажда противоположного; есть, говорю, в нас потребность душевного потрясения; иногда ищем поразительного и в этом отношении, наскучившись равнинами, ищем оврагов, вертепов, гор. Стоит только взглянуть на местоположения господских домов в деревнях; почти всегда заметите расчет виду в их положении; непременно перед окошками должен быть или пруд, или овраг, или лесок, или какой-либо отдаленный вид; непременно в саду должна быть Швейцария в миниатюре, и Чертов мостик, и дикие гроты, и канавы, и разные беседочные игрушки. Этой страсти не знают помещики стран гористых; они, пересытившись влиянием величественного, ищут более однообразия; горец охотнее строится на равнине или на горе, чтобы видеть поле или равнину: ему смешно показалось бы заниматься игрушками в присутствии поразительных предметов. Но сколько раз ни случалось мне заглянуть в домашнюю садовую Швейцарию русских помещиков, то всегда почти восклицал я, улыбаясь про себя: «Играйте, друзья мои, играйте! Тоска ваша по величественном делает вам честь; с первого проявления в вас этой тоски я имею к вам больше уважения: тоска по величественном не позволит унизиться».
Но если опять повторим мы вопрос: какую же стезю изберет русский народ для достижения своего назначения? Ведь Провидение не все еще высказало, если только сказало: быть руси долговечным, быть руси богатым, – я спрашиваю о другом. Как скажет оно: быть руси римлянином? Быть руси индейцем, греком? Быть руси китайцем, англичанином? Или быть руси французом, арабом, татарином? В каком именно роде быть россиянам великим народом?
Самый трудный вопрос, потому что самый отдаленный и притом самый непосредственный, ищущий самой русской природы. Нередко мыслим, нередко толкуем о просвещенных, о великих народах; но все это идет у нас неопределительно: говорим, что мы отстали, мы гоняемся. Этого мало; нам нужно пояснить свойство, идеал этого пути. И другие народы Европы, кроме французов и англичан, совершили свою колею величия: итальянцы, немцы, шведы, голландцы, испанцы; потомство не в состоянии разжаловать эти народы из дворянства, из благородства в мужиковатость, точно так же, как и греков, и римлян, и индейцев, иначе оно будет обращаться с мордвою и чувашами, с готтентотами. Многие народы не могли ничего достигнуть от недостатка средств. Русский народ имеет и имел к тому много средств. На нем ответственность.
Но если спросить прежде о свойстве стези русской, то можно бы угадать довольно приблизительно, что русский народ, вследствие географического своего положения, двинулся бы скорее по стезе к изящному, нежели к высокому. Страна не приучила его к поразительному, к гигантскому; вот почему размер русского мышления и чувствования и доселе мелочнее, низменнее, миниатюрнее, но зато во многих отношениях изящнее. Что за беда: душевное изящество тоже имеет свою силу, свое владычество; оно тоже есть условие счастья.
Между народами высокими и изящными та разница, что у первых преобладает справедливость, у последних приличие; первые всегда стремятся на самую верную точку зрения, последние на самую приятную. Заметим, что в россиянине, как и во французе, преобладает вопрос: «Прилично ли это, не гадко ли это?» вместо: «Точно ли это, справедливо ли это?»
Если в народе преобладает чувство форм; если он пустился или должен был пуститься по стезе к изящному, то можно рассчитать предназначение такого народа; если Провидение благословило его быть великим – такой народ увлечет собою, увлечет и мышлением, и чувствованием, и обхождением.
Народы, в которых преобладает чувство форм, т.е. которые сбились или должны сбиться на стезю изящного, бывают подражательны, от того, что им легко схватить всякую новую форму. Это качество чернь называет обезьянничеством. Что англичанин или немец вздумает, француз тому придаст лучшую или более удобную форму. Я с жаждою слушал разные мнения о русском народе, и дал бы Бог, чтобы правда, что, де, русь – отличные обезьяны. Подобное суждение не очень может нравиться народу, который дорожит формами и которому не очень приятно быть таким красавцем, как обезьяна!
Нередко тоже слышал я и читал я русские суждения о Руси, что, де, русский человек не должен подражать иностранцам; что, де, русский человек не должен обезьянничать и портить свою природу; что, де, русский человек должен обратиться в самого себя; чтобы быть самостоятельным, он должен вычерпать из себя всю свою национальность, потому, де, что, изволите видеть, в русском человеке хранится какой-то чертовский клад каких-то непонятных доселе русских качеств?!
Я говорил уже, что мышление русское может выразиться миниатюрно, плоско и готтентотски: всякий читатель заметит, что в подобном суждении преобладает одно приличие жить лучше своим умом, а не справедливость в суждении, в котором и смыслу нет. Ибо если отличная подражательность (или обезьянство, как говорят эти мудрецы) есть первая черта способностей русского народа; если следует обратиться в самого себя, вычерпать свои народные черты, то ужели это не значит, что следует дать полный ход и развитие своей подражательности? Почему же русскому народу не попробовать быть лучшим итальянцем, чем итальянец, лучшим немцем, чем немец, лучшим французом, чем француз, лучшим англичанином, чем англичанин, лучшим римлянином, чем римлянин, если есть у него на это дарование?! В чем же другом состоит выполнение, развитие народной черты русского народа, как не в выполнении этой способности, как не в развитии высшего изящества во всех условиях как общественной, так и частной жизни всего народа? Если другие народы по части изящества давно уже впереди, то подражание бывает не народам, а самому изяществу, которое может быть только одно для всех народов, но оно развито в разных степенях. Кафедры всего изящного будут всегда в России самые национальные, самые необходимые, потому что россиянин ничего так не боится, как быть смешным!

Комментарии

Публ. по: О первом и втором нашествии завислянских славян на Русь до Рюриковых времен. М., 1848.
Впервые труд опубликован в «Чтениях Императорского Общества истории и древностей Российских», 1848, книга V. Стр. 1–50.
Исторический очерк показывает родовые связи наших предков из Северной и Центральной России с их пращурами, переселившимися из бассейнов реки Лабы и Вислы. Там некогда проживали бодричи, лютичи, поморяне, руяне, позже германизированные и утерявшие свою славянскую идентичность.

1. См. «Скандинавомания».