Помощь
«Слово о полку Игореве»
великая мистификация
Разгадка тайн великого памятника
древнерусской письменности
Санкт- Петербург
Москва
2005
В данном исследовании дается попытка расшифровки «темных мест великого памятника русской словесности - «Слова о полку Игореве. Поскольку рукописный оригинал сгорел в 1812 году, и наука располагает только списком конца XVII века - так называемый Екатерининский список, необходимо учитывать возможные ошибки Писчиков, осовременивавшие текст.
Кроме того, анализ авторского языка позволяет увидеть в «Слове не только литературное произведение очень странного стиля, но и набор шифров и намеренных загадок. В результате анализа удается выяснить не только имя автора, зашифрованное в тексте, но и факты его биографии.
Изложение не преследует академическую цель и является популярным и доступным самой широкой читательской аудитории, даже не знакомой с историей русской литературы, и историей Киевской Руси.
ГЛАВА 1
ПРОБУЖДЕНИЕ
Собирание летописей
В конце XVIII века бывшая голштинская принцесса, а ныне российская императрица Екатерина Великая играла уже привычную для себя роль «Просвещенной Монархини».
Была создана своя национальная Академия, с академ-девицею Дашковой во главе, основаны Университеты в обеих российских столицах, причем, первым открылся все же Московский – более удаленный от «августейших очей».
Просветительские идеи бродили и в самом российском обществе. Познакомившись с европейской культурой, русские энтузиасты пытались методами копирования внедрить их в родной стране.
В качестве пособий и руководства к действию в страну массово ввозили сочинения французских вольнодумцев, а сама императрица пробовала доставить в Россию и одного из их авторов - Дени Дидро, редактора («Энциклопедии», атеиста и, как поговаривали, знатного донжуана Дидро на пышные формы, в которые были облечены вызовы русской императрицы, не польстился.
Впрочем, «игра в свободомыслие» прекратилась после начала Великой Французской революции.
Казнь короля Людовика и вовсе вызвала у русской императрицы хроническую мигрень, вскоре сведшую могучую телом и душой императрицу в могилу.
Русское просвещение в последние екатерининские годы сконцентрировал ось вокруг идеологически безопасного дела создания отечественной истории, за которую не было бы стыдно перед «просвещенным Западом». Первым на этом поприще выступил Василий Татищев - самоучка и ярый поклонник старины. Однако его «История» грешила очень уж очевидными ляпами, связанными с тем, что автор был не склонен к анализу источников, а доверялся своей интуиции и энтузиазму.
Татищев с легкостью дополнял историю вымыслом, он довольно слабо знал язык Древней Руси, ввиду чего пересказы им первоисточников не отличались точностью. Некоторые интерпретации событий были столь уникальны, что возникло предположение о существовании летописных сводов, известных только Татищеву. Достаточно показательный пример работы Татищева с древними текстами показывает Сазонов: в описании осады города Римова: упавшие городницы - часть городской стены - превратились у Татищева в двух городничих, вышедших с войсками из города.
Более систематичную и менее субъективную работу вели приглашенные в Россию Екатериной иностранные ученые и университетские учителя.
Но это были немцы. Доверия к ним в широких кругах образованного (лучше сказать, полуобразованного) русского общества не было. Ведь именно немецкие историки Шлецер и Мюллер выдвинули ненавистную сердцам славянофилов всех времен «норманнскую теорию» начала русской государственности.
Русская «ученая» мысль готовилась к отпору.
Для этого надо было, прежде всего, иметь на руках исторические свидетельства - первоисточники.
Так было положено начало «охоте за рукописями », В результате которой великое «Слово о полку Игореве» явило свой светлый лик российскому читателю.
Екатерина учредила несколько комиссий по розыску письменных памятников древней Руси.
Члену одной из них и суждено было совершить судьбоносное открытие.
В 1791 году А. И. Мусин-Пушкин, известный екатерининский вельможа и энтузиаст отечественной истории, занимавший до этого времени пост управляющего Корпусом чужестранных единоверцев, был назначен обер- прокурором Святейшего Синода. В том же году, 11 августа, Екатериной II был издан указ, по которому Синоду предписывалось собирать материалы по русской истории. Ничто в указе не запрещало изымать из монастырских архивов и библиотек рукописи, представляющие интерес для «государева дела».
Делом этим и занялся А. И. Мусин-Пушкин. Однако изданию указа предшествовали некие события ...
Открытие «Слова о полку Игореве»
До 1787 года стоял в старинном русском городе Ярославле Спасо-Ярославский монастырь. Главой его был благочестивый архимандрит Иоиль, в миру - господин Иван Быковский. Но в упомянутом 1787 году монастырь был упразднен, хотя одно из зданий осталось за почтенным архиереем, отчего и получило название Архиерейского дома. Иоилю назначили пенсион в пятьсот рублей, что было совершенно равно его прежнему архимандритскому довольствию. Но, как говорится, «чтоб вам жить на одну зарплату» ... Отставной архиерей оказался, как тогда говорили «в недостатке», ввиду чего стал приторговывать древними рукописями. Поговаривали, что сии старинные фолианты были им, как бы это помягче сказать, «изведены» из монастыря. Известно, что рукопись СО «Словом ... » хранилась с 1776 по 1787 годы в монастырской ризнице.
Нуждающегося архипастыря приметил вельможный собиратель рукописей Алексей Иванович Мусин-Пушкин. Надо сказать, что рукописи в «Золотой век Екатерины» покупали не как сейчас:- поштучно, а чаще всего возами. Так, уже в начале ХХ века в Астрахани воз «старинных бумаг» был куплен каким - то казахом и увезен в степь для растопки очага. Предполагают, что в этом возе был другой список «Слова ... ». Сам Мусин-Пушкин случайно приобрел рукопись Лаврентьевской летописи, в котором содержится единственный список «Поучению) Владимира Мономаха, в 1792 году, купив его с возом книг у наследника петровского комиссара Крекшина.
А вот в возе, приобретенном Алексеем Ивановичем у архимандрита на пенсии Иоиля, обнаружился самый знаменитый русский рукописный сборник, получивший имя своего последнего покупателя - Мусин-Пушкинский сборник. Событие это произошло в 1788 или 1789 году.
Первая публикации и первые сомнения ...
Открытие свое Мусин-Пушкин обнародовал не сразу, да и не он сам. Позже это объясняли тем, что Мусин-Пушкин него сотоварищи по «Кружку любителей отечественной истории»: Бантыш-Каменский, Бардин, Елагин усиленно работали над расшифровкой и переводом поэмы, а также подготовкой текста к печати. Первым о старинной поэме рассказал просвещенной публике тогда еще не историк, а поэт Карамзин в октябрьском номере журнала Spectateurdu Nord («Северный наблюдатель») за 1797 год под заглавием «Письма о русской литературе», в которой он в частности писал: «Два года тому назад в наших архивах был обнаружен отрывок из поэмы под названием "Песнь воинам Игоря"».
Только в 1800 году Мусин-Пушкин печатает свой вариант расшифровки рукописного текста и перевод «Слова ... » на современный язык. Нельзя сказать, что публикация эта вызвала в мире фурор...
Более того, в ней сразу же очень многие усмотрели подделку. И повинно в этом было не что-нибудь, а качество работы первых издателей.
Более чем десятилетний труд вышел темным, неудобочитаемым и полным нелепых ошибок. Так и хочется переиначить первые слова названия Мусин-Пушкинской публикации - «Ироническая песнь ... » - в «ироническую песнь». Не удивительно, что «Слово ... » билось со скептической исторической школой.
Олжас Сулейменов в книге «Азия» пишет: «М. Т. Каченовский, главный представитель школы, провозгласивший принцип "Для науки нет ничего приличнее, как скептицизм", в первой же своей статье "Об источниках русской истории" подверг сомнению договоры Олега и Игоря с греками. В статье "Параллельные места в русских летописях" он усомнился в подлинности многих сообщений древнерусских хроник, полагая, что известия эти вписаны были позже, т. е. в XVI веке». Под сомнение было поставлено и «Слово ... ».
Суждения профессора Каченовского изложил в своей статье его студент И. Беликов. Он указал на отсутствие следов знакомства со «Словом ... » В других древнерусских памятниках, на наличие в поэме «поздних речений», характеризовал язык памятника как «смесь многих наречий и языков».
Свою статью Беликов заключал выводом, что «Слово ... » - плод обработки книжником XVI века старинной записи о походе Игоря, составленной обрусевшим норманном или греком. Над учеными, признающими древность «Слова ... », иронизировал О. И. Сенковский, усматривавший в нем близость к поэзии Оссиана и считавший автором его современного «карпато-росса или серба». Сомнения в древности «Слова ... » высказывали в своих работах такие известные деятели культуры как С. М. Строев, И. И. Давыдов, М. Н. Катков. Скептические взгляды разделяли также С. П. Румянцев и лидер славянофилов К. С. Аксаков. Поднялся вопрос, не могла ли быть поэма результатом работы фальсификатора?
Подделки
В XVIII и в начале XIX веков в России действительно появилось значительное количество исторических подделок. Большинство из них было разоблачено скептиками и не успело войти в официальную науку. Уникальность списка «Слова» не давала покоя некоторым «ревнителям» древности русской, и сразу же после публикации Мусина-Пушкина появились подтверждения в виде подделанных списков. Всего таких мистификаций было обнаружено четыре.
Известен рассказ археографа, собирателя и знатока древнерусской письменности М. П. Погодина в некрологе памяти сотрудника Мусина-Пушкина А. И. Бардина. Бардин умер в 1841 году.
« ... Покойник мастер был подписываться под древние почерки. И теперь между любителями рассказывается один забавный случай, как подшутил он над знатоками - графом А. И. Мусиным-Пушкиными А. Ф. Малиновским. Граф приезжает в восторге в Историческое общество:
"Драгоценность, господа, приобрел я, драгоценность!" - восклицает он, и все члены изъявляют нетерпеливое любопытство:
- Что такое, что такое?
- Приезжайте ко мне, я покажу вам.
Поехали после собрания; граф выносит харатейную тетрадку, пожелтевшую, почернелую ... Список "Слова о полку Игореве". Все удивляются, радуются. Один Алексей Федорович (Малиновский) показывает сомнение.
- Что же вы?
- Да ведь и я, Граф, купил вчера список подобный!
- Как так?
- Вот так.
- У кого?
- У Бардина.
Тотчас был послан нарочный, привезена рукопись. Оказалось, что оба списка работы покойного ... не тем будь помянут».
М. Н. Сперанский в 30-х годах ХХ века выявил в хранилищах Москвы и Ленинграда 24 рукописи, являющиеся бардинскими подделками. Сюда входят: 4 списка «Слова ... », 5 - «Русской Правды», «Поучение Владимира Мономаха». Предполагается, что Бардин сам изготовлял эти «древности » и даже сам украшал некоторые из них миниатюрами в иконописном стиле.
Впрочем, не исключено, что впоследствии Бардин, ставивший на изготовленных им рукописях свое имя и современную дату, и не рассчитывал на обман, а создавал просто курьезы, красивые книги, отвечавшие вкусу некоторых коллекционеров, желавших иметь у себя если не древние рукописи, то похожие на них копии.
Другим известным в то время Фальсификатором был А. И. Сулакадзев.
Он был потомком грузинских выходцев – дворян Цулукидзе, по-видимому, прибывших в Россию при Петре I с царевичем Вахтангов VI. Он учился в Московской университетской гимназии вместе с Фонвизиным и Новиковым. В 1825 году Сулакадзев был чиновником Комиссии погашения долгов, в 1827 представлен к чину титулярного советника.
Сулакадзев известен как коллекционер древностей и рукописей. Библиотека, которую Сулакадзев собирал 30 лет, насчитывала 1438 русских книг, 212 немецких, 198 французских, 76 латинских.
Он знал латынь и греческий, несколько европейских языков. А. Н. Пыпин в 60-х годах прошлого века приобрел полный список книг Сулакадзева под названием «Книгорек, то есть каталог древним книгам, как письменным, так и печатным, из числа коих по суеверию многие прокляты на соборах, а иные в копиях сожжены, хотя бы оные одной истории касались; большая часть оных писаны на пергамине, иные на кожах, на буковых досках, берестяных листах, на холсте толстом напитанном составом, и других». В этом списке наряду с подлинными древнерусскими рукописями перечислены фантастические названия, сочиненные владельцем собрания.
Предпринимал Сулакадзев и исторические исследования, составил «Опыт древней и новой летописи Валаамского монастыря», где ссылался на выдуманные им памятники. Таким же сочинением была «Боянова песнь Словену», названная в "Книгореке" более подробно «Боянова песнь в стихах и страхи, на Злогора, умлы и тризны, на баргаменте разными малыми листками, сшитыми струною. Предревнее сочинение от I-го века, или II-го века). Боянова песнь, или Боянов гимн, как его было принято называть, был сочинен Сулакадзевым около 1810 года.
Сулакадзев является автором еще одного сочинения, найденного в архиве крестьянина, «ростовского летописца XIX века) А. Я. Артынова, рукою которого оно переписано под названием «Сказание О Руси И о вечемъ Олзе списано съ харатейнаго листа ветхости его ради а списано верно тожь. Сказание о томъ како уставися прозвание Руси». В дошедшем до нас тексте о вещем Олеге не говорится ничего. Первая часть посвящена истории древних славян и священным курганам Ярилы, скрывающим сокровища. Вторая часть сочинения - «Сказание о Крепкомысле» - старейшине новгородском и о происхождении имени Русь.
Сулакадзев снабжал подлинные рукописи собственными приписками, писал имена древних владельцев. Например: «Лоб Адамль, Х века, рукопись смерда Внездилища, о холмах новгородских, тризнах 3логора, Коляде вендаловой и округе Буривоя и Владимира на коже белой», или Церковный устав XIII - XIV веков, в конце которого Сулакадзев приписал, что рукопись принадлежала Анне Ярославне, супруге французского короля Генриха 1.
Некоторое время Державин и такие знатоки древнерусской письменности, как Е. Болховитинов И Карамзин, допускали возможность существования подобных древних сочинений.
Д. С. Лихачев, отмечая роль подделок в начале XIX века для изучения особенностей эпохи, писал: « ... их можно изучать как явление истории книжной торговли, и как явление истории русской литературы, и как явление исторических знаний, связанное с оживлением научного интереса к прошлому России и к собиранию документального материала в начале XIX века» Однако «шутки» поддельщиков сгущали тень подозрительности, окружавшую «Слово ... ».
Если Мусин-Пушкин не смог распознать подлог Бардина, то где гарантии, что сгоревшая рукопись тоже не была чьей-то фальсификацией, Мусиным - Пушкиным не узнанной? И если бы Бардин продал только один свой список, так ли скоро мистификация бы открылась? Метод химического анализа чернил тогда не применялся, а бумага могла быть действительно старой с подлинными знаками XVI века. Запасы ее дошли до XVIII века в монастырских библиотеках.
Так что у скептиков была почва для скепсиса.
Утрата
Удивительно в истории скептической школы то, что ее представители были людьми консервативных, официальных воззрений. Своими реакционными взглядами был известен не только ее основатель М. Т. Каченовский, но и друг Ф. Булгарина - О. И. Сенковский, а также М. И. Катков.
Один из лидеров славянофильства К. С. Аксаков вовсе считал, что «Слово ... » написано даже не русским патриотом, а иностранцем, скорее всего греком. Вообще было отмечено немалое число причин для недоверия. Это и отсутствие христианских мотивов и принятых письменных форм обращения к Богу, Христу и Богородице. Это и стилистическая несогласованность отдельных частей.
Это и употребление выражений и слов, не свойственных XII веку.
Однако спорам первой половины XIX века суждено было быть спорами сугубо теоретическими. В 1812 году, после сдачи Москвы Наполеону и знаменитого пожара Россия лишилась единственного рукописного списка «Слова ... ». Дом Мусина-Пушкина сгорел вместе со всей библиотекой и архивом. Осталась только лишенная научных и художественных достоинств публикация 1800 года.
Отвечая в 1818 году на вопрос, поставленный п. Ф. Калайдовичем, одним из лидеров скептической школы начала XIX века, его брат К. Ф. Калайдович ответил, что «неизвестность почерка» рукописи и ее гибель «еще более умножили сомнение » в подлинности поэмы. Интерес к старинной повести стал угасать. Но через пятьдесят лет две находки вновь его пробудили!
Новые открытия
в 1852 году была открыта рукопись, которая по стилю и содержанию оказалась очень близка к «Слову о полку Игореве». Даже названия двух произведений практически совпадали: «Слово о великом князе Дмитрии Ивановиче и о брате его, князе Владимире Андреевиче, как победили супостата своего царя Мамая» - так называлась находка. В одном из списков, правда, в названии стояло: «Задонщина». К настоящему времени было найдено шесть списков поэмы о Мамаевом побоище.
«И скажем так: лучше, братья, поведать не привычными словами о славных, о нынешних повестях, о походе великого князя Дмитрия Ивановича... »
Черт, сближающих вновь найденный памятник со «Словом ... », оказалось так много, что это обстоятельство поставило в затруднительное положение и защитников и скептиков, одинаково давая обеим сторонам «грозные аргументы». Первыми выступили защитники «Слова о полку Игореве». «Слово о великом князе Дмитрии Ивановиче ... » объявили подражанием более ранней поэмы о походе Игоря. Хронологический порядок был на их стороне. Мелкие различия в практически дословно совпадающих отрывках объясняли тем, что автор «3адонщины» просто-напросто не понял старый язык «Слова ... » Но и сомневающиеся оставались. В подлинность «Слова ... » продолжали не верить даже такие авторитетные писатели как Л. Н. Толстой и И. А. Гончаров.
Спустя двенадцать лет после первой находки, в 1864 ГОДУ, историк п. п. Пекарский, разбиравший «кабинетные» дела царских дворцов в Государственном архиве Санкт-Петербурга, обнаружил рукописную копию «Слова ... », переплетенную в одном томе с рукописями сочинений по русской истории времен Екатерины Великой. В руках исследователей оказался список «Слова ... », приближенный к оригиналу. Однако и он нес в себе следы правки: текст был частично разбит на слова, некоторые слова были написаны с заглавных букв... Исследователи пришли к выводу, что эта рукопись была создана специально для Екатерины, но, зная слабость императрицы в русской орфографии, текст был существенно упрощен переписчиками: Считать его точной копией старинной
рукописи было нельзя. Так называемая Екатерининская копия мало помогла исследователям, но лишь поставила перед ними новые вопросы.
Зарубежные сомнения
в 1890 году французский славист Луи Леже выразил-таки на бумаге сомнения многих, в том числе и русских ученых. Он предположил, что не «Слово ... » было образцом для создания «3адонщины », а как раз наоборот. «Слово о великом князе Дмитрии ... » было по всем характеристикам творением своего века: лексика, стиль, характерные обороты - все указывало, что песня о победе на Куликовом поле создавалось по свежим следам. Был известен и автор - «резанец» Софоний. А вот «Слово о полку Игореве» ...
Первым скептикам, считавшим «Слово ... » подделкой, ответил сам Александр Сергеевич Пушкин, сказавший, что в XVIII веке не было поэтов, способных самостоятельно создать столь высокохудожественное произведение. Но теперь был найден прототип. Луи Леже предположил, что «Слово ... » было создано не поэтом, а кабинетным ученым, эрудитом, увлеченным средневековой литературой. Он нашел черты, сближающие «Слово ... » С произведениями западноевропейского эпоса, и, более того, увидел он в «Слове ... » И скрытую христианскую символику... Но, по мнению француза, это• была мистификация, игра ума.
В художественном же плане он считал, что «Слово о великом князе Дмитрии ... » было значительно выше знаменитой поэмы о походе Игоря.
Русская интеллигенция выводы Леже проигнорировала. Он, как и немецкие «первоисторики Руси» Шлецер и Мюллер, был чужаком. Взгляды Леже были развиты также французским исследователем Андре Мазоном в знаменитой книге «Le Slovo d'Igor». Мазон считал, как и Леже, что «Слово ... » - это приукрашенный вариант «3адонщины», которому автор придал оттенок далекого прошлого, даже слишком далекого, используя в этих целях языческие мотивы.
Мазон отмечает наличие в «Слове ... » анахронизмов, также вызывающих сомнение в его подлинности (слова автора о том, что следует говорить «старыми словесы», упоминание иконы Пирогощей в Киеве в 1185 году, в то время как она была перевезена во Владимир в 1160 году, намеки на господство России на Азовском море и в Полоцкой земле). Он отмечает сложность стиля произведения (автор стремится подражать стилю древнего языка). Подозрительным кажется Мазону неоднократное упоминание Тмутаракани, словно бы для того, чтобы польстить графу А. и. Мусину-Пушкину, который производил исторические разыскания об этом экзотическом русском княжестве, а также напомнить Екатерине II о победах русских на Азовском море.
Мазон полагал, что автором «Слова ... » был просвещенный человек, знавший древнерусский язык. Отсутствие религиозного чувства, использование языческих элементов, псевдоклассические клише, отсылки к известной фальсификации шотландской древней поэзии Макферсона, галлицизмов - все это, по его мнению, указывает на светского человека, занимавшегося литературой и наукой.
Свои выводы Мазон публиковал с 1925 по 1970 год, и все эти годы его имени произносили анафему «слово веды» и «словолюбы» Москвы и других городов. Но это были города уже другой страны.
В 1914 году Россия погрузилась в пучину мировой войны и Революции, вышли из которых совсем другие общество и государство.
В этом обществе «Слово ... », в котором полностью отсутствует христианская фразеология, в отличие от всех других письменных памятников Руси, стало очень удобным для возведения в ранг отца-основателя всей русской литературы. Оно и было в этот ранг возведено. Спорное, единичное, не подтвержденное сохранившимся первоисточником произведение стало в один ряд с «Капиталом » Карла Mapkca, «Евгением Онегиным» Александра Сергеевича Пушкина и «Что делать?»
Николая Гавриловича Чернышевского. Удивительным фактом было то, что Мapкс и Энгельс действительно упомянули «Слово ... » В одной из своих работ.
Но, в отличие от упомянутых столбовых для коммунизма произведений, «Слово ... » не имело автора. Поиск его стал в Советской России одним из самых увлекательных интеллектуальных детективов.
А автор кто? - . за древностию лет ...
«А судьи кто? За древностию лет к свободной жизни их вражда непримирима!» - жаловался герой «Горя от ума» Чацкий. И в нашем случае «горя от ума» хватает. Правда вражда судей в споре об авторе относится не к свободе, а к истине.
Предполагаемых авторов удивительного «Слова ...» - более сотни!!!
Вот уж поистине - имя ему легион.
Нелегко разобраться во всей этой безумной чертовщине! Да и стоит ли разбираться?
Но хотя бы перечислить некоторых можно.
Автор XII века
Итак, больше всего версий выдвинули те, кто считал, что повесть о князе Игоре и его злополучном походе написал современник похода на половцев.
Это мог быть:
а) летописец;
б) монах в монастыре Игорева княжества;
в) песнопевец при князе;
г) грамотный дружинник Игоря;
д) его родственник или родственница;
е) наконец, сам князь Игорь.
Все эти версии попеременно или сразу по несколько выдвигались учеными мужами.
Конкретно по именам, кроме князя Игоря, назывались:
Петр Бориславович, киевский тысяцкий, то есть глава боярства, и летописец князя Мстислава;
галицкий певец Митус, упомянутый в Галицко-Волынской летописи как «древле гордый певец Митус»;
Тимофей - «премудрый книжник»;
Ходына - песнотворец «старого времени»;
Кочкарь - княжеский милостник;
Тимофей Рагуилович - конюший;
Ольстин Олексич - воевода;
Мирошка Наздилович - тысяцкий.
Родня Игоря была переименована практически в полном составе:
Евфросиния Ярославна, жена Игоря;
князь Рыльский Святослав Олегович, участник похода, племянник Игоря;
Агафья Ростиславна - вдова князя Олега Святославича невестка Игоря;
великий князь Киевский Святослав Всеволодич, двоюродный брат Игоря;
Владимир Ярославич, князь Галицкий, брат Ярославны, шурин Игоря;
также называли безымянного внука певца Бояна (известна надпись в Святой Софии Киевской о покупке Бояновой земли у этого внука супругой князя Всеволода Ольговича, умершей в 1179 году. Эта «Боянова земля» упоминается в Киеве еще в XVII веке).
Среди экзотических версий были такие:
автор «Слова ... » - половец, нехристианин, возможно из тех, что пришли на Русь с Кончаковной - невесткой князя Игоря;
автор - европеец, с поэтическим опытом французских песен о Роланде и скандинавских саг, случившийся на Руси по торговым или посольским делам. Отсюда - отсутствие православных форм, обязательно имевших место во всех русских источниках;
автор - католический миссионер, засланный на Русь римским понтификом после разделения церквей в 1054 году (Русь формально не участвовала в этой распре греческой и римской церквей);
автор - греческий монах или певец, знакомый со светской византийской поэзией и увлеченный русскими народными сказаниями;
автор -... сам русский народ, а записанное «Слово ... » - это позднейшая литературная обработка народных былин, песен и плачей о походе и пленении русского князя.
Схожую с последней версию развивает упоминавшийся нами Олжас Сулейменов, который считал, что нет смысла выяснять автора XII века, поскольку большую роль в создании текста играли переписчики. Переписчики, если это не касалось священных текстов, искажали первоначальный текст, изменяли слова, если менялся их смысл, приближали произведение к современному им читателю. Он пишет: «Мы вправе считать "Слово" памятником языка и поэзии двух эпох – XII и XVI веков и относиться к Переписчику не как к бездумному копиисту, а как к творчески активному интерпретатору, редактору и в некоторых случаях - соавтору». В споре «верующих» В подлинность «Слова ... » И скептиков Сулейменов занимает промежуточное положение, считая, что известный нам текст - это «соавторство» человека ХН века и множества переписчиков вплоть до XVI - XVII вв.
Версия Гумилева
Л. Н. Гумилев в статье «Монголы XIII в. и "Слово о полку Игореве"» предложил пересмотреть вопрос о времени создания «Слова ... », полагая, что оно было написано в 1249-1252 годах. Эта работа вошла в главу «Опыт преодоления самообмана » книги «Поиски вымышленного царства».
По мнению Гумилева, «Слово ... » представляет собой «политический памфлет». Настроенный прозападнически автор, согласно Гумилеву, осуждает «протатарскую политику» Александра Невского, опиравшегося на союз с сыном Батыя Сартаком. Гумилев полагает, что «Слово ... » должно было побудить Александра выступить против татар в союзе с западными соседями. Важное датирующее значение для Гумилева имеет слово «хины». По его мнению, этот термин может соответствовать «названию чжурчженьской империи: Кин - современное чтение Цзинь – золотая (1126-1234 гг.). Замена "к" на "х" показывает, что это слово было занесено на Русь монголами, у которых в языке звука "к" нет. Но тогда возраст этого сведения - не XII в., а XIII в., не раньше битвы при Калке - 1223 год, а скорее позже 1234-й».
Таким образом, согласно гипотезе Гумилева, «под "хинами" надо понимать монголо-татар Золотой Орды, и, следовательно, сам сюжет "Слова" – не более как зашифровка». Гумилев также сформулировал свой основной принцип, согласно которому в средневековых исторических произведениях «всегда идет преображение реальных исторических лиц в персонажи .... В художественном произведении фигурируют не реальные деятели эпохи, а образы, под которыми бывают скрыты вполне реальные люди, но не те, а другие, интересующие автора, однако не названные прямо».
И все же ни одна версия авторства человека XII или даже XIII века не может быть признана доказанной - это все предположения, догадки, основанные на возможности. Ни у одной версии нет совершенно никаких доказательных источников.
Но нет их и у тех, кто считает «Слово ... » подделкой или мистификацией.
Автор-фальсификатор
Имен и версий здесь не так много, но и эти «авторы» «страшно далеки от народа», то есть от истины.
Самое поразительное, что в число этого легиона авторов попал и незлобивый архимандрит Иоиль, продавший возок со «Словом ... » Мусину-Пушкину. Профессор А. А. Зимин, начитавшись упомянутого нами Андре Мазона, решил, что бывший монастырский владыка, видать в отместку за свой уход на пенсию и внезапное обнищание накропал в своем Архиерейском домике атеистическое и языческое «Слово ... », подсунув его хитростью историку-любителю Мусину. Идея Зимина была растиражирована на ротапринте в количестве 90 экземпляров, и ее автор заслуженно считался в СССР человеком смелым и свободомыслящим. Впрочем, развитию научной дискуссии с Зиминым воспрепятствовало вмешательство, как партийных, так и академических инстанций, запретивших информацию о докладе ученого.
Сам Андре Мазон выдвинул куда более правдоподобную версию. Считая «Слово ... » игрой эрудита, он отвел роль игрока одному из соратников Мусина - Пушкина. Более всего он склонялся к фигуре архивиста и человека обширных познаний - к Бантыш-Каменскому. Человеком Бантыш-Каменский был и вправду замечательным. Во всяком случае. В отличие от Мусина-Пушкина, во время Отечественной войны 1812 года Бантыш-Каменский спас все архивные материалы, вверенные его попечению, отправив их из Москвы в сундуках на подводах сначала во Владимир, а затем в Нижний Новгород. Благодаря его неутомимой деятельности сохранились ценнейшие рукописные и печатные фонды Архива Коллегии иностранных дел. Однако вот литературных дарований за архивистом не было замечено.
Впрочем, не могли быть вне подозрений в авторстве «Слова ... » сам глава комиссии – МусинПушкин - И другие ее члены, в первую очередь, шутник Бардин.
Оригинальная версия принадлежит уже упоминавшемуся литератору начала девятнадцатого века О. И. Сенковскому. Он полагал, что «Слово ... » - стилизация нового времени, выдающая «сербскую или карпатскую руку человека, который изучал латинскую литературу... оно крепко пахнет Оссианом, в его языке можно найти не только полонизмы, но и галлицизмы». Говоря об авторе, Сенковский уточняет, что поэма есть плод творчества «питомца Львовской академии из русских, или питомца Киевской академии из галичан на тему, заданную по части риторики и пиитики», на что указывает обилие в произведении «червлено-русских идиотизмов и польских слов». Автор - «человек, уже занимающийся отечественною историей ученым образом», он - ритор, который «везде ищет словесных цветков». Что касается времени написания поэмы, то Сенковский склонен относить его к началу правления Станислава Августа, он пишет, что автор уже знает А. Шлецера.
Но и скептики вынуждены признавать, что истины в их версиях не больше, чем в гаданиях «правоверных ». Никаких точных свидетельств в пользу какого-нибудь одного имени из списка нет.
Пока нет.
Но сотни работ, посвященных автору «Слова ... » уже написаны. Странно, что среди них нет работ, основанных на данных астрологии, хиромантии и теории переселения душ.
Так что игра в «автора» может быть продолжена.
ГЛАВА 2
3АВТРАК НА ТРАВЕ
Из первой главы мы узнали, что у сегодняшнего исследователя «Слова о полку Игореве» нет ни исходного текста произведения, ни уверенности в том, что «Слово ... » не является фальсификацией, ни имени автора замечательной древнерусской поэмы.
Да и современный перевод, сделанный с учетом находки екатерининского списка, буквально нашпигован столь явными странностями, что это не может не вызывать удивления. Поневоле вспоминается совет историка, педагога и издателя XIX века Ф. И. Буслаева опускать «темные» и спорные чтения в книгах для учащихся.
Нам же приходится постоянно останавливаться и делать перерыв в чтении, встречаясь с очень странными явлениями. Для начала мы укажем на три самые показательные остановки.
По странному стечению обстоятельств некоторые особо странные места почему-то имеют гастрономический оттенок. Поэтому мы и назовем наши перерывы в чтении тремя современными понятиями, обозначающими время, отведенное на принятие пищи. Надеемся, что пища придется читателю по вкусу.
Начнем же мы с ошибки просто поразительной.
Первый перерыв, или завтрак
Итак, старославянский текст, в расшифровке и современном написании первых издателей, звучит следующим образом:
« ... И потече къ лугу Донца, и полетѣ Соколомъ подъ мъглами избивая гуси и лебеди, завтроку, и обѣду и ужине».
Академик Дмитрий Сергеевич Лихачев переводит это место так:
«И побежал к излучине Донца, и полетел соколом под облаками, избивая гусей и лебедей к завтраку, обеду и ужину».
Вот как чинно и упорядочен но бежит князь Игорь из половецкого плена! Сам побег, очевидно, продолжался не менее суток, бежал он ночью, затем утром позавтракал, в полдень или около того - пообедал, а к вечеру - совершил третью трапезу. А ведь от возможного места пленения князя до Донца - расстояние, как ни смотреть, совсем малое. Двести километров, самое большее - триста. За день же добрый конь легко пробегает сто пятьдесят - двести километров. За сутки - четыреста! Это в быстром, но не предельном темпе. А тут погоня! Коней князь и его попутчик загнали, значит, неслись они гораздо быстрее, чем обычно. Как-то не вяжется все это с гиперболами автора слова. Вспомним: вот князю Всеславу « ... в Полоцке позвонили к заутрене рано у святой Софии в колокола, а он в Киеве тот звон слышал». А вот другое описание: Князь Олег Святославлевич вступает ногой в стремя в «далеком Тьмутаракане», а Владимир Мономах в бытность свою черниговским князем, от звона этого стремени «затыкает уши» в своей княжеской резиденции! Наконец, самый близкий пример: тот же Игорь перед самым уже своим побегом « ... бдит, Игорь мыслью поля мерит от великого Дона до малого Донца». А уж перескочил бы он эти поля, мыслью уже обмеренные - за три прыжка своего могучего и «борзого» коня! И уж всяко, даже загнав коней и вынужденный бежать остаток пути пешим, Игорь должен бы таиться, прятаться и уж никак не останавливаться, чтобы вовремя утолить голод.
Ан нет, Игорь потихонечку едет, находя время не просто перекусить по дороге, но и охоту устроить на гусей да лебедей. Сам же дичь свою он, очевидно, ощипывает, потрошит, готовит на костре в чистом поле (далече видать тот дымок в степи) ... А где же рыщущие по его следу половецкие ханы - Гза и Кончак? Ладно; Игорь бежал без припасов, но они-то могли бы и запастись провизией на этот тяжкий путь километров максимум в триста. Неужели же и они вынуждены были останавливаться и устраивать где-нибудь неподалеку от своего беглеца обеденно-ужинные привалы? Скорее всего - да, иначе они бы догнали Игоря, скорее всего, прежде чем тот съел бы первое гусиное крылышко еще за завтраком! А уж пешего, загнавшего до смерти своего коня Игоря, они нагнали бы еще быстрее. Но вот ведь - суточную погоню (ночь плюс завтрак, обед, ужин), часть которой беглец преодолевал пешком, устраивая длительные охоты и остановки для гастрономических утех, выиграл князь. Удивительная беспечность и нерасторопность степняков, привыкших проводить в седле большую часть своей жизни!
Нам могут возразить, что Игорь не охотился специально, но по пути сшибал попавших под горячую руку гусей и лебедей. Также он мог не готовить их и есть сразу, но оставлять про запас, чтобы обедать, завтракать и ужинать после успеха своего предприятия. Однако пускай представит читатель удивление половецких князей, если бы они настигли Игоря с его спутником, которые, загнав лошадей, пробирались бы к реке, нагруженные тяжеленной сумой с гусями и лебедями (а лебедь весит не менее полупуда), чтобы поужинать уже несвежей дичью в своем Новгороде-Северском! А это был бы самый реальный исход охотничьих подвигов Игоря. К тому же и по поводу завтраков, обедов и ужинов в Новгороде-Северском есть некоторые сомнения ...
Товарищи академики должны бы знать совершенно точно, что сами понятия завтрака, обеда и ужина - довольно позднее приобретение русского языка. И более того, если придворные века Екатерины действительно имели официальное и упорядоченное этикетом расписание приемов пищи, то в военных походах это придворное расписание все-таки не исполнялось, и даже суворовские орлы принимали пищу в зависимости от множества условий. Бывало, и целый день голодными шли в походе, бывало, и более. Что там говорить! В современном сериале «Штрафбат) и то, в общем-то, вполне уже утвердившееся в армии пищевое расписание как-то не стало еще традицией. Завтрак, обед и ужин в армии - это достояние второй половины ХХ века. В восемь веков ошибочка!
В Древней же Руси перерывы на питание назывались совсем другими словами: пир – это праздничная трапеза, тризна - поминальная трапеза, были еще названия самого питания: выть, брашно, снедь, харч, употреблявшиеся с глаголами действия.
И, наконец, третье соображение. В тексте «Слова ... » помощник Игоря Овлур добегает до Донца «стряхивая студеную росу», то есть к утру, что вполне сообразуется и с расстоянием и с тем фактом, что, пользуясь небольшим отрывом во времени и ночным прикрытием, беглецы опередили свою погоню. « ... Овлур волком побежал, стряхивая собою студеную росу: ибо загнали они своих борзых коней. Донец говорит: "Князь Игорь ... "» и далее - диалог князя с рекой. Никакой дневной погони не было, следовательно, еще до завтрака Игорь был на берегу Донца, где мог бы, конечно, перекусить, но уж обедать он стал бы на другом берегу, что тоже проблематично, учитывая нагонявших его Кончака сотоварищи, князь ведь не знал, когда и почему они прекратили преследование беглецов. О прибытии же беглецов на Русскую землю говорится: «Солнце светит на небе, князь Игорь в Русской земле». Но метафоры автора «Слова ... » тем и хороши, что соединены почти всегда с реальностью! Это одновременно и полуденное солнце, которое светит князю, и сам князем - «солнце» для русских людей. То есть, к обеду князь уже достиг своей цели. А к ужину, можно предположить, учитывая гиперболы автора, он уже «едет по Боричеву ко Святой Богородице». А вот после молебна об успешном освобождении из плена - тут-то можно и пир закатить - хоть на весь день, хоть на всю ночь! Без всяких там обедо-ужинных разделений!
Столь явные противоречия почему-то укрылись от пристального взгляда товарищей академиков, языковедов и историков. И школьники до сих пор пребывают в полной уверенности в том, что древнерусский князь бежит из плена, по пути совершая три современных, перерыва для принятия пищи, ставших нормой для языка и распорядка дня только в царском дворцовом этикете в XVIII веке ...
Продолжим чтение перевода - ведь нам предстоит еще пообедать. Только чем?
Второй перерыв, или обед
Вот, на первый взгляд, совершенно невинное описание из жизни русских князей середины XI века.
«Всеслав-князь людям суд правил, князьям города рядил, а сам в ночи волком рыскал: из Киева дорыскивал до петухов до Тьмутороканя».
Конечно, зная, что от Киева до Тьмутараканского княжества, расположенного южнее современной Ростовской области, путь не близок, можно подумать, что переводчика привлекло то, что Всеслав, слывший в древности колдуном, якобы мог за одну ночь (до утреннего пения петухов) от Киева доскакать, дорыскать до южных морей - Азовского и Черного. Мы уже процитировали прекрасные поэтические гиперболы в тексте слова. Но там - звон колоколов и стремян, а здесь - почему-то петухи. Впрочем, пение петухов тоже может быть темой поэзии, особенно народной ... Кто не помнит замечательных славянских сказок, в которых нечистая сила исчезает с первым криком петуха.
Однако посмотрим на исходный текст. Мы увидим с удивлением, что петухов в нем нет. И звучит он совсем по-другому:
« ... Из Кыева дорыскаше до Куръ Тмутороканiя ... »
Вовсе не петухи здесь, громко указывающие на окончание ночи и наступление утра, а тихо квохчущие куры, причем, почему-то с заглавной буквы.
И зачем это было князю рыскать до тмутараканских куриц? Ведь если бы захотел автор «Слова ... » указать на скорость передвижения Всеслава, то так бы и написал - мол, до утренних петухов был уже в Тмутаракане. Так чего же хотел от домашних птиц русский князь, так что даже и написаны они уважительно с заглавной буквы? Может, полакомиться, вместе с советскими академиками нежного куриного мясца? Мы ведь уже знаем об «обеденных» привычках князя Игоря. А замена кур на петухов соответствует пристрастиям князя и авторов к петушиным гребешкам?
Оставим эти вопросы пока без ответа, ответам мы отведем отдельную главу, а пока что перейдем к третьему «темному» месту школьного перевода.
Третий перерыв, или ужин
Это место признается всеми исследователями самым непонятным и самым сложным для расшифровки. Нам придется процитировать довольно большой отрывок из «Слова ... »
Вначале приведем перевод Д. С. Лихачева:
«Я уже не вижу власти сильного и обильного воинами брата моего Ярослава, с черниговскими боярами, с могутами, и с татранами, и с шельбирами, и с ревутами, и с ольберами. Те ведь без щитов и с засапожными ножами кликом полки побеждают, звоня в прадедовскую славу».
Оставив пока в стороне неведомых и чуждых слуху русскому шельбиров и ольберов, сразу же укажем, что «черниговские бояре», имели написание в екатерининском списке как: « ... с Черниговьскими былями». А «были» - это пока еще не бояре, - это «бывалые» воины, «бывальцы». Конечно, боярство и возникло из таких опытных, заслуженных дружинников князя, но, к переводу литературного произведения следует подходить не с позиций исторических последствий, а лингвистически. Автор «Слова ... » пишет именно об опытных воинах из дружины черниговского князя, а не о боярах, которые у современного школьника ассоциируются с высшим управленческим слоем, причем уже не Киевской, а Московской Руси. Да и сложно представить себе гордого родовитого боярина, орудующего в бою не изукрашенным оружием (ведь общественное положение не только позволяет, но и обязывает поддерживать престиж класса), а засапожным ножом.
А вот еще могуты, татраны, ревуги и топчаки ...
Комментарий к школьному переводу делает из них «тюркские племена степных кочевников, издавна осевших в пределах Черниговского княжества и подпавших под культурное влияние русских ». Чернигов - ближайшее к Киеву княжество. Зачем же оседать степнякам-тюркам в непосредственной близости от главного врага своих родичей? Причем в таком количестве, что русских полян, кривичей, древлян в «Слове ... » вовсе нет, а черниговских тюрок - целых полдюжины поименно названных племен ... и почему это они тюрки? Очевидно, по странному звучанию некоторых названий. Но ведь большая - то часть этих названий - совсем не экзотичны!
Могуты - явный единый корень со словом «могут».
Ревуги - от слова «реветь».
Топчаки - от слова «топтать».
Почему бы это тюркским племенам принимать русскозвучащие имена? Может быть, это племена не тюркские? Зачем, действительно, тюркам, живущим своими племенами, ходить под стягом черниговского князя с его «бывальцами»? Да еще столь отважно и безрассудно класть за него свои жизни - с засапожными ножами, да криком.
Ох уж эти загадочные тюрки! То мотаются по степи, извека нападая на оседлых славян, то, будучи столетиями постоянной угрозой Руси, вдруг оседают целыми племенами в Черниговских лесах, подпадают под «русское влияние» и ходят в походы против своих же, по большей части, единородцев.
Но может быть, этих тюрок русские взяли в плен. Вроде былинного Соловья-разбойника, которого Илья Муромец приволок в Киев. Может, такой и мог бы стать по силе своей членом княжеской дружины, но вот сохранить свое племенное название. А чтобы русские целые племена кочевников у себя селили и ассимилировали, как римляне - этого история не знает. Если это и племена, то, скорее всего, - исконные, русские. Однако историческая этнография нигде больше не сталкивается с таким национальным разнообразием черниговской земли.
Итак, единственное, что можно сказать по поводу этого места в переводе «Слова ...» - странные дела творились в граде Чернигове! Прямо какой -то древнерусский плавильный котел народов, как современный Нью- Йорк!
Таковы три очень странных места из перевода «Слова ...», предложенного к изучению всем российским школьникам. Видим мы в них и явные логические нелепости, и буквальные ошибки, то есть элементарную подмену слов, и странные исторические комментарии, подменяющие реальность Руси обычаями Рима и Византии. Можно указать и на географические несуразицы. Да и комментарий тоже страдает упущениями ... И это всего лишь в трех местах... И это после двухсот лет научных изысканий и сотен томов академических писаний ... Чудны дела твои, современная наука!
Сообщение отредактировал АлександрСН: 27 октября 2011 - 09:44
