[АлександрСН]

ЖИЗНЬ ДЖИНГИЗ–ХАНА.

Татарская Сказка (1).

Отделение первое.

Родословие Джингиз–Хана.


Во имя Бога милосердного в мире сем ко всякому, в будущем к одним правоверным (2).

У Ноя, Пророка благословенной памяти (3), было четыре сына и четыре дочери. Один сын Хам, один Сем, еще один Кенгам, а четвертый Яфет; имена дочерей были: первой Рахуб, второй Зехуб, третьей Рехет, а четвертой Зехут (*). Племя Хама, Арабы; племя Сема, Персияне; а племя Кенгама, который погиб в потопе, пресеклось. Племя Яфета есть народ Греческий. Яфета также называют и Абулджаханом. Абулджахана сын Бакыр –Хан, коего сын Уджа–Хан; этот сын УзъХан; этого сын Кук–Хан; этого сын Бугара–Хан; этого сын Кара–Хан; этого сын Куным–Хан; этого сын Руджам–Хан; этого сын Самсуджи; этого сын Салырсоучи; этого сын Сакабирун; этого Сын Качумарган; этого сын Качуман; Этого сын Карадман; этого сын Турмтай–Чачан; этого сын Тумаул–Марган; этого сын Дуинбаян; этого сын: Джингиз–Хан; этого сын Юджи–Хан; этого сын Саин–Хан; этого сын Сартак–Хан; этого сын: Буртан–Хан; этого сын: Тугали–Хан; этого сын Туктаты–Хан; этого сын Узбек–Хан; этого сын Дженибек–Хан; этого сын Бирдибек–Хан; этого сын Шабак–Хан; этого сын Муртаза–Хан; этого Сынъ Кучум–Хан; этого сын Арслан–Хан; этого сын Берган–Султанъ; а Берган–Султан, был в заключении у Русских, принял их веру.

Отделеніе второе.

Повествование о Джингиз–Хане.

Мы хотим говорить о первых предках Джингиза, по матери. В древнее время стоял на белом море город Мальта. Имя Хана этого города было: Алтын–Хан; имя Ханши: Курляуч. От царственной четы этой родилась дочь, которой дано было имя: Аламалым–Куркли. И не показывая ее ни луне, ни солнцу, заключили ее в сорока–саженные каменныя палаты, а красота Аламалым была такова, что от улыбки ее сухое дерево пускало листья и голая земля покрывалась травою. Когда она чесала волосы, то сыпался жемчуг, а где плевала, там выростало серебро и золото; и душа ее была превосходнейшая из рожденных в мире сем. Из всех нянек, за нею ходившихъ, Урдахан была к ней ближе прочих. И однажды она (Аламалым) возмужав уже, сказала: о, Урдаханъ! Коли выйдешь за палаты мои, наружу, так что там увидишь? И то, что называют миром, в этих ли стенах заключается, или есть еще пространство вне палат моих? — То, что называют миром, отвечала Урдахан, есть обширный свет за пределом палат твоих, и есть еще вещи, называемые солнцем и луною, и ими–то светел белый светъ. Тогда Аламалым–Куркли молвила: О Урдахан! Покажи же ты мне все это! А Урдахан отвечала: если ты все это увидишь, то умрешь. И ей на это Аламалым: умереть, так умру, но покажи! Тогда Урдахан растворила ставень и яркий свет вошел. Увидев его, Аламалым–Куркли лишилась чувств и упала замертво, а няньки сидя плакали, приговаривая: что теперь скажем Хану? — Наконец настал такой день, что Аламалым очнулась, и няньки, радостно вскочив, спрашивали: что видела ты теперь? Аламалым же отвечала: от давишняго, виденнаго нами луча солнечнаго, я понесла; что же теперь скажете вы отцу моему? Ибо самъ Алтынъ–ханъ приходилъ иногда любоваться дочерью своею. И однажды Алтын–хан, навестив дочь свою, увиделъ что она была беременна, и сказалъ: О дочь! На лице твоем высыпали веснушки; какое бедствие с тобою случилось? Сам же с горестию возвратился в дом свой и сказал супруге: о Курляуч! Во все время нашего брака, такое постыдное дело не падало на нашу голову! С дочерью нашей случилось несчастие; что теперь делать станем? Тогда Курляуч отвечала: теперь ее (дочь нашу) в земле нашей, в этом владении, выдать нельзя; люди ныне сущие черти; будет много огласки, много злоречия; а потому, посадим ее (дочь) в пригожий ковчег, пустим на северное море. И так, построив корабль и посадив в него сорок девок, диких голубей, золотых ягнят, попугая–птицу, неугасимый светоч и неистощимую пищу, пустили золотой ковчег неподалеку горы Тура, на северное море, сказав: суженый ее не минует.
Потом, несколько времени спустя, Сын Турмтай–Чачана, по имени: Тумаул–Марган, был огорчен отцем своим, вышед за пределы земли своей, остановился. А с ним было еще 40 человек; и один из них с одним только глазом во лбу, по имени Шабасукер, Трухменец, который, стоя однажды на часах, сказал; гой Тумаулъ–Марган! Издали что–то чернеется; это должен быть золотой корабль; он идет высоко, словно гора черная; я насквозь все вижу; а потому прошу тебя, что внутри, пусть твое будет, что снаружи — мое; завтра к полудню корабль придет. Тогда Тумаул–Марган ему отвечал: хорошо, пусть так будет. И на другой день, в полдень, увидели они прибывший с моря корабль; а как сломать, его никто не умел приступиться. Тогда Шабасукер, Трухменец, сказалъ: гой Тумаул–Марган; стреляй, да и ломай. А Тумаул спросил: прямо ли стрелять, на пролом, или вкось? — Коли прямо стрелять станешь, отвечал Шабасукер, то можешь попасть во что нибудь живое, внутри судна; стреляй на искось, да и ломай! Ну ладно, молвил Тумаул–Марган, буду стрелять вкось; и, вскинув стрелку свою на лук и натянув его, пустил ее так, что она оторвала от ковчега три доски; и за этот выстрел прозван Тумаул–Марган: Кыят и нынешний Кыятский народ имеет корень и начало свое от него. Из сломаннаго же судна вышли: Аламалым–Куркли, с сорока девками, с дикими голубями, с золотыми ягнятами, с попугаями; все это взял Тумаул–Марган; самый же ковчег принадлежал Шабасукеру. Тумаул–Марган разбил шатер и хотел объявить Аламалым–Куркли женою своею (4); она же говорила: О Марган! Бог нас небе отдал; я твоя во всякое время, но если бы ты теперь пощадил меня, то было бы лучше: во мне уже свершилось зачатие; и не от мужа, а от луча солнечнаго. О Марган, я прежде белым кречетом по поднебесью ходила, а теперь спустилась на шею тебе, как на сосну; вам, мужчинам, противиться нельзя и не должно; но можно бы, кажется, теперь и не обижать меня. И Марган отвечал: я верю тебе, и тебя не обижу, но беру в жены себе. Когда же Тумаул–Марган действительно в истине слов ее уверился, то сказал: о Аламалым, справедливо, что тебя навестил один только луч солнца, а сама ты девственна и непорочна. И за это он полюбил ее еще сильнее. Она же молвила: о Марган! Поверишь ли мне, что я во всю жизнь свою еще и в глаза мужчины не видывала, и перваго увидела тебя.— А Марган отвечал: в то же время и беременна — и девственна! Счастлив муж, который это найдетъ! Тогда Аламалым сказала: и так ты теперь убедился в непорочности моей? — И Марган отвечал: о Аламалым–Куркли! Доказательством любви моей пусть служит то, что деревом моим отныне да будет сосна, птицею моею кречет, а тавром моим мотушка (5). И по этому–то мотушка есть тавро Кыятское. Потомъ, несколько времени спустя, родился мальчик: и родители, говоря, что Бог дал безчестие, назвали его безчестием: Дуинбеян(6). И еще н сколько времени спустя, отец Тумаул–Маргана, Турметай–Чачан, умер и Тумаул–Марган сделался Ханом отцовскаго владенья. Потом уже Аламалым–Куркли родила двух сыновей:
Первый был: Буденатай, а другой: Бильгутай. Дети эти были причиною Большой печали и беспокойства матери; и Тумаул–Марган спросил: о, Аламалым! Люди радуются и веселятся, когда родится сынъ, а ты, родив сына, о чем кручинишься? И ему на это Аламалым–Куркли: я забочусь ради первого сына моего Дуин–беяна: иной, лоси подобно, ложится на цветы, иной, Подражая свинье, валяется в грязи. Ты сам не Ханский сын и управлять владением не достоин; есть пословица: кто не знает, не ценит достояния своего, у того алчные глаза ненасытимы. Буденатай и Бильгутай владеть не достойны. Я дочь льва; а с тобой живучи, что я добраго видела? — Хорошо, сказал Марган, что же теперь велишь делать? — Аламалым отвечала: по смерти твоей Буденатай и Бильгутай наследуютъ власть и я печалюсь ради сына моего, рожденнаго от луча солнечнаго; должно двух сынов наших, Буденатая и Бильгутая отправить в Калмыки. И так Тумаул–Марган–Хан отправил двух сыновей этих в Калмыки и еще каждому из двух придал по семи слуг; и они (сыновья) жили оба и управляли народом и землею Калмыцкою. И так владельцы Калмыков ведут начало и корень от Бильгутая и Буденатая.
Удалив таким образом этих двух, взяли невесту для Дуинбеяна. Племени Алтын–ана было семь Султанов: имя меньшаго было: Тулюкли; дочь его Алангу взята была за Дуин–Беяна. От Дуин–Беяна и от Алангу произошло три сына: первому имя Будеиджар, второму Кагынджар, третьему Салджут. Кыятский род произошел от Будеиджара.
Китайское поколение от Кагынджара, Салджутское о Салджута. Теперь же Тумаул–Марган ханствовал двадцать лет: там Дуин–Беян девятнадцать лет; и Дуин–Беян, собрав три дня до смерти своей Беков и народ, говорил: о, увы, гой, други мои! О, народ! знайте, что никому из нас не освободиться от смерти; коли срок на исходе, то зелья и снадобья нет. Я думал умерет вместе с поятою женою моею Алангу, теперь же, срок приспел; я умираю, а вы остаетесь. И так, о народ! Завещание мое к вам будет такое: рожденные от меня три сына, Будеиджар, Кагынджар и Салджут, владеть и ханствовать не достойны. После смерти моей низойду я на супругу мою Алангу, во сне, зачатием, и родится сын, достойный владеть и управлять вами: ожидайте его, о дети черни, с верою: а знамение этому будет такое, что после смерти моей низойду я солнцем, а выйду волком, и вот в чем меня признаете. После таковаго завещанія Дуин–Беян отошел от мира сего и скончался.
По смерти Дуин–Беяна два меньшие Брата его, Буденатай и Бильгутай, находясь у Калмыков и услышав, что старший брат их Дуин–Беян, умер, а сноха Алангу овдовела, пришли править тризну.
Они поминали брата вместе с тридцатью тремя тысячами слуг, а потом, оба сказали: сноха наша Алангу тоскует и горюет по старшем брате нашем; — сами же сели на борзых коней и помчались на охоту. И поймав на горе Баир оленя, взяли его живьем и отправились домой. На возвратном пути встретила их вышедшая из лесу толпа людей: и охотники их допрашивали: гой, вы, отколе взялись вы, и что вы за люди? И те отвечали: на вопрос ваш скажем, что мы находимся в бегстве изъгорода Китая; а вы, кто вы таковы и что за люди? — И эти отвечали: мы предводители Калмыков, Буденатай и Бильгутай. И толпа опять возговорила: мы прибыли сюда после трехмесячнаго пути; Пища у нас вышла вся, мы изголодали — Будьте милосерды, дайте нам чего нибудь поесть: отдайте хотя этого оленя, и доброе дело сотворите! Но те отвечали: а для чего же вы бежали от начальников своих? За это пропадайте вы голодом, и по этому живаго оленя мы вам не дадим. У нас есть покинутая вдова, сноха наша, она тоскует по брате нашем; для потехи ея везем этого оленя, чтобы развеселить сердце ея. Те же возразили: о други, коли так, то возмите у насъ сына, мальчика, а нам отдайте оленя, и не заставьте умереть голодом. Отдав этим бараний окорок, те взяли себе мальчика. Сами же, будучи довольны, говорили: и это годится для забавы и потехи снохи нашей. Имя мальчика этого было: Ялын; отец его был: Манктайбий, от крайней немощи и голода, отдал он сына за бараний окорок. Когда же Буденатай и Бильгутай, взяв этого мальчика, пришли домой, то поручили его снохе своей, говоря: он пригодится снохе нашей Алангу, чтобы пасти табун и делать кумыз. Но Алангу, зная происхождение и род его (Ялына), воспитывала его хорошо.
После всего этого Буденатай и Бильгутай сказали: ну, сноха наша, теперь Позволь нам ехать во–свояси; по прибытии нашем сюда, получили мы, через посланца, дурное известие от Тангутов, и должны ныне возвратиться. Тогда Алангу отвечала: О, увы, гой, о девери мои Буденатай и Бильгутай! Вам можно бы еще немного позамедлить здесь: три сына мои, Будеиджар, Кагенджар и Салджут, не уважают народа своего; они с несправедливостию угнетают и тяготят подданных и не внемлют словам моим.
И так, вы могли бы наделить детей моих умом и увещанием. Буденатай и Бильгутай сказали: О, сноха наша! Ум наш, увещание и завещание наше, будут такие: племянникам нашим тебя, Беков и старшин мирских почитать и жить со всеми вами в ладах; судить и рядить справедливо. Далее: знайте, что добраго владения признаки такие: более приятелей, а менее недругов наживать, города окопами обносить; широкия ворота оставлять; врагам своим и чужой земли подданным тайн своих не поверять; почетных старшин провожать в передний угол, а меньших и молодых заставлять им прислуживать. Теперь, знайте же и признаки дурнаго народа: он свою землю хулит, чужую восхваляет; свой род бранит, чужой род превозносит; своих старшин презирает, чужих почитает; у него старый молчит, малый говорит; отец молчит, а сын шумит; народ же всему этому насмехается. А коли сам владетель слушает молокососа на рыжей кляче и у него совета просит, то он не владетель, ниже муж; коли мир миру знать не хочет, так и мир тот миром не зови; кто отродясь хозяином не бывал, да скотом обзаведется, тот заставит скотину встать, да обор жевать; кто сокольничим не бывал, тот, чего добраго, и гуся вороной травить задумает; кто век человеком не бывал, да в знать затешится, тот, пожалуй, и человечье мясо есть похвалится; свету божьяго не видавший, да в знать попавший, и юфтевых сапог надеть не захочет; кто был нищ и убог, да разбогатеет, тот и глянуть ни на кого не захочет; такого–то разбора люди, не бывавшие в чести, да попавшие в честь, бывшие ни при чем, да принявшие имя и звание, будут смущать и искушать племянников наших. И так, незнавшие этого, да узнают; неученые, да наставятся; доказательством же и пояснением слов моих служат: у хлебника не проси суда и расправы; у кузнеца совета не спрашивай, у мясника тоже; кто что видит, про то и толкует; хлебник хлеб на себя грузит, хлеб и продает. И так, покайтесь Богу своему, и за советом ходите к биям, к старшинам. И кроме этого наставления и увещания, кроме слов этих, сказать нам более нечего.
После таких речей Буденатай и Бильгутай возвратились во свояси. А по отбытии их, племянники их Будеиджар, Кагенджар и Салджут совета, наставления и завещания их не держались, матери своей не почитали и были негодными людьми. Они начали учинять насилия, простому народу, Биям и дочерям, их; у богатых людей отбирали они сильных двугорбых верблюдов, кривоногих иноходцев, долгошеих аргамаков, снимали кольчуги с молодцов и батырей, и почетных Беков дочерей забирали. Народ, ропща на это гласно и пришед толпою к Алангу, говорил: О Алангу! Плоть наша истлела, кость одна осталась; нет более сил терпеть! Тогда Алангу отвечала: увы, о народ! Они словам моим не внемлют, достоинства вашего не знают; о, народ мой! Не сказывалъ ли вам муж мой Дуин–Беян: я низойду, во сновидении, зародышем? — теперь время приспело; если ваше счастие, то я рожу сына.
Послышав речи эти от Аланну, народ радовался и веселился; а когда слух этот повсюду в народе разнесся, то всякий нетерпеливо ожидал пришествия сына. А три брата Будеиджар, Кагенджар и Салджут, услышав все это в народе, разсердились и собравшись втроем, пришли к матери своей. Она же спросила их: куда, о дети мои, идете? Они отвечали: слышав лживыя речи твои, пришли мы к тебе. А им на это Алангу: о, вы злые! Для чего же вы слова мои называете лживыми? — А они отвечали: о мать! Коли это не ложь и не обман, так что же это будет? Ты уверила народ, что беременна мальчиком; и, не признавая нас детьми своими, заставляешь ожидать рождения обетованнаго сына; да разве ты щеглёнок, что водицы испивши понесла? Или ты маны–птица, что это случилось с тобою от солнечнаго зною? — Или ты арбуз, или дыня, что без мужа и сама по себе, семенем расплодиться можешь? Курица ли ты, что на золе повалявшись, Хочешь яичко снести, или ты пчелиная матка, что поискушав пены речной оплодотворилась? Муж твой умер, а ты обещаешь родить сына; для чего же ты этак народ искушаешь? Уж не от того ли все это, что ты позабавилась с вымененным на бараний окорок мальчиком? Тогда Алангу сказала: гой, увы, народ! Слова эти их ли, этих злонравных, или это ваши речи? И народ громогласно восплакав, рек: это речи сыновей твоих! Тогда Алангу рекла, О народ! теперь, чтобы убедиться во всем, то поставьте двух тли трех человек и увидите знамение: оно лучем солнечным низойдет, а волком выйдет. И три человека стали, без ведома Алангу, и стерегли. Имена этих трех человек были: перваго, Кипчак, другаго Гульмухамед, третьяго Урдач. И эти три человека стояли и смотрели. На заре яркий Солнечный луч низошел; увидев это, сторожа обмерли; а когда опамятовались, То один одного спрашивали: что такое сталось, когда давича яркий луч солнца низошел и что это значит? И чего же нам сидеть здесь еще как с похмелья? пойдемте, изготовим луки наши, да пустим стрелы: коли волк есть там, то он выбежит. Потом, встав, изготовили луки свои и увидели, что волк с конскою гривою выбежал и оглядываясь назад, кричал: Джингиз, Джингиз! И ушедши въ лес, сокрылся. Все это помянутые три человека ясно видели и достоверно узнали.
Пошед к Будеиджару, Кагенджару и Салджуту, разсказали они все, что видели; Эти же, услышав такия слова этих трех человек отвечали: что будет, то будет; А чему не быть, тому и не бывать; доли же нашей никто не отнимет.
В скором времени Алангу родила мальчика в золотой рубашке, с клеймом на плече, у самаго плеча волчьи, и кому бы ни случилось увидеть его в лице, тот говорил: за него я готов умереть! Всякий в присутствии его таял как масло, и говорил: конь мой и одежда моя, все твое!
Потом Джингиз рос и мужал и чинил народу суд правдивый: и был много полезен. И народ, любя и приветствуя его, последовал ему и предавался, называл безконечно добрым Ханом своим и восхваляя его говорил: Он истинный сын Ханский, по делам и по достоинству. Старшие же братья его, Будеиджар и Кагенджар и Салджут, ненавидя Джингиза и завидуя ему, говорили промеж собою: глядите! По этом безчестно–рожденном народ и подданные наши с ума сходят! Надо теперь извести его, иначе не будет нам покою. И тогда три брата, держав совет промеж собой и собравшись однажды вместе, пошли и обнародовали: что мы–де Джингиза погубим. Тогда народ возопил: О нет! Джингиз достойнее вас трех царствовать: он будет народу полезен и мы его на пагубу вам не отдадим. Коли хотите разделиться имением отцовским и забрать его; то берите, а коли не так, то мы готовы резаться на смерть за Джингиза.
Тогда все трое, услышав от народа такия речи, не посмели ни к чему приступиться, а говорили только про себя: народ к этому Джингизу крепко привязался; явно погубить его нельзя, а тайно и скрытно от народа его изведем.
Потом сказали: хорошо, коли так, мы разделим и заберем отцовское имение; сами же, сказав это, разделили и взяли все, что от отца из оставалось. Но у Дуин–Беяна был золотой дорогими каменьями усаженный колчан; не зная ему цены, не могли они разделить его и решили: кому присудит мать наша, тот пусть и возмет колчан этот. И так, взяв каждый свою долю, пришли они к матери своей и говорили: гой, мать наша! Кого из нас пожалуешь ты Ханством, тот из детей твоих возмет и колчан этот. Алангу же им отвечала: о, дети мои! Кто презирает свой народ и землю свою, того не почтит и чужой народ; кто безчестит мать свою, тот достанется в руки врагу своему; кто охуляет ближняго своего, тот и врагом презираем будет; станете ли держаться приговора моего, вы злые, не добрые? Они же отвечали: будем держаться твоего приговора действительно и точно. Она же сказала: И так, коли будете держаться слов моих, то повесьте вы, каждый, пояс свой на солнечный луч, упадающий в окно; если же котораго из вас пояс на луч повиснет, то тому сыну и Ханом быть, да ему же будет и золотой колчан. Они, на слова Алангу согласившись, сняли каждый с себя золотой пояс, повесили его и глядели; но пояса всех трех не повисли. Но у Джингиза был шелковый поясок; Джингиз кинул его и пояс, повиснув на луче, остановился. Они же, видев это, крайне изумившись, с сердцем сказали: Мать наша Алангу колдунья; она глаза наши отуманила; сами же с досадою на сердце отошли и повсюду носились с дурным умыслом сгубить Джингиза. Младший же сын Джингиз подумал: теперь старшие братья стали мне врагами непримиримыми; они подстерегут меня и погубят; ради головы своей, уйду я к Казакам(7). И посоветовавшись об этом деле, взял двух или трех молодцов своих, и пришел к матери своей Алангу: Гой, мать моя! Теперь я землю и владение это покидаю; при вершине реки этой, Такалын, есть черная гора, называемая Куркурлян; на месте этой горы осную я жилье свое; там буду ловить птицу и зверя, а пойманных птиц буду щипать и пускать перья на воду; из этих перьев узнаете вы о нашем здравии; я заставлю реветь медведя; льва заставлю я по полю рыскать; и вот приметы для того, кто бы стал ходить и искать меня и спрашивать.
Сам же он с товарищами ушел, покинув мать свою в слезах.
На другой день народ пришел было к Джингизу на поклон, но уже его не застал, и спрашивая: где Джингиз наш? Искали его по всюду и не могли найти.
Назрыд рыдая пришли они к Алангу и допытывались; но она ни чего не говорила.
Когда же не стало Джингиза, который ушел к Кайсакам, то братья его, Будеиджар, Кагенджар и Салджут насиловали и угнетали подданных. И народ, не в силах будучи более терпеть, пришел к Алангу: Гой, Алангу! Лучше бы ты сына своего Джингиза и не показывала, а просто взяла бы души наши; теперь же, для чего, показав нам его, отымаешь душу нашу? О, подай нам весть о Хане нашем Джингизе...... потом, горько плачучи, продолжали: мы идем искать его. Она же отвечала: О народ, коли вы подлинно так любите сына моего Джингиза, то приходите завтра рано, по нескольку человек, добрых и достойных, из пяти или шести родов; им укажу я след к нему и дорогу.
Тогда, на другое утро, почетные люди шести родов пришли и спрашивали: где к нему путь пролегает? И Алангу молвила: хорошо, идите же теперь на Такалын-реку, стойте там и глядите: и получите весть. Они вышли на берег, стояли, глядели, ничего не видали; видели только кучку за кучкой птичьих перьев.
Возвратившись, пришли они опять к Алангу; тогда она спросила: что видели? — Они отвечали: ничего не видали; видели только кучки перьев. И Алангу молвила: о, такъ знайте же, что виденныя вами перья подали весть о сыне моем Джингиз ; идите теперь и ищите, следуя вверх по Такалын–реке и найдете у вершины Черную гору, именуемую: Куркурлян; на Этой горе стоит с пяток или с шесть деревьев; там, на этом месте, сказал он, (Джингиз) буду я проживать. Теперь идите искать те перья; но река Такалын, искони и с давних времен, днем прибывает и разливается по берегам, а на ночь снова сбывает. Еще Алангу примолвила: когда же прибудете на означенное место, то отвечайте каждому кого бы ни повстречали и кто бы ни спросил вас какие вы люди, Дуин, дуин! А увет и признак сына моего вот какие: одежда на нем белая, конь сивый, шапка золотая; лицем он безконечно пригож, колчан при нем золотой; сам же собою мужествен и статен; а ударив коня своего плетью, невидимкою скрывается. Вот вам приметы, по коим его узнаете. Имена же Беков, ходивших на поим Джингиза, были: 1–го Уйшинмайкыби, 2–го Калдар–би, 3–го Урдачь–би, 4–го Кибчак–би, 5–го Тамиан–би; 6–го Кереят–би, 7–го Буртан–би, 8–го Тимыркутлу–би, 9–го Мутиар–би, 10–го Тангут–би (8). Эти Десять беков, любивши Джангиза, составили совет и решили его искать. А четыре Бека не хотели искать Джингиза; ибо говорили они, хулить своего, домашняго, Хана, что бы искать другаго, далекаго — это вздор; имена же их: перваго Кунгратъ–би, другаго: Катай–би, третьяго: Салджут–би, четвартаго Кыят–би. Трое из нихъ, Катай, Салджут и Кыят, управляли народом, а Кунграт, будучи наперсником и советником их, искать Джингиза также отказался; вышеименованные же десять человек, не взирая на Кунграта, ушли; а один из них, Уйшинмайкыби взял у Алангу, без ведома прочих Бековъ, перстень с резным камнем.
И так, следуя все по реке Такалын, дошли они в три месяца до места. Три человека из ним взошли на гору Кыя, и, оглянувшись, назад, увидели одне белыя и одне синия палаты; и возвратившись, шли они по обратному пути целую неделю, но в палаты не входили, а дошедши до горы стали у подошвы ея. Простояв здесь целую неделю спустя послышались им голоса вороны и человека. Походив и поискав, нашли они свежий след нескольких людей, и видно было, что след этот с горы не спускался, а доходил только до подошвы ея. Когда же они зашумели, то голоса замолкли, и те во весь день ничего более и слыхали. На следующий день заревел медведь и зарыкал лев. Они догадались, что Джингиз вышел на охоту. Послышав это побежали они, и увидели человека на сивом коне в белой одежде, в золотой шапке, с золотым колчаном, с мужественным лицем, и признали в нем Джингиза.
Тогда Джингиз подошел к ним и спросил: кто вы, и кого здесь хотите подстеречь? Что вы за люди? Они же отвечали: дуинъ, дуинъ. Услышав эти слова, он исчез. Они возвратились плачучи, и провели всю ночь в большой горести. На другой день кричали они громко: Аутуган Тутлак Актылак! Но ничто и никто не отзывался и они пробыли тутъ дня два или три. Наконец услышали они однажды опять, что медведь заревел и левъ зарыкал и догадались, что Джингиз вышел на охоту.
Обрадовавшись, пошли они и увидели того же самаго человека, что и прежде, и Джингиз–Хан им сказалъ: Гой вы, кто вы такие, что вы за мною следом ходите? Они же, восклицая: дуинъ, дуинъ, горько зарыдали. Тогда ради слез их, и сам Джингизг заплакал вместе с ними и спросил их: Гой, вы, для чего же вы сюда пришли? Они же отвечали: мы для того не отстаем от тебя, что хотим за тебя умереть. Тогда Джингиз–Хан спросил : Да кто же вас научил сюда притти? Они же отвечали: милость эту оказала нам мать твоя, Алангу; она нас и научила. Когда так, молвил он, то есть ли у вас знак от матери моей? И все Бекикмолчали, а Уйшинмайкыби снял с руки своей взятый у Алангу перстень и подал его. Джингиз–Хан, приняв перстень, посмотрел на него и признал его за гербовой перстень Алангу и улыбнувшись сказал: Гой, Майкыби, коли я буду Ханом, то ты будешь Беком; ибо, если бы ты не представил мне этого перстня, и от матери моей не принес бы мне знаку, то я бы вам никогда не дался, да и вам не бывать бы товарищами и сподвижниками моими. А вы, прочие Беки, да не огорчат вас слова эти; все вы вместе составляете душу мою; придите же ко мне в жилище мое; там сядем мы и отдохнем. Пришед туда, пили они, в течение целой недели, разные напитки, пресыщались яствами неистощаемыми, при свече неугасаемой. Тогда Джингиз–Хан сказал: теперь сядем и составим совет.
Вы, что пришли искать нас, скажите, Много ли родов и народов за одно с вами? Они же, вскочив на ноги, почтительно говорили: О предводитель наш, Хан наш, душа наша! Коли спросите, от каких родов мы к вам пришли, то скажем: мы, десять человек, от девяти родов; ибо Калдар–Бия отправила с нами мать ваша Алангу; один только Кунграт–би не хотел искать вас; он, вместе с родом своим, остался при старших братьях твоих. Мы же, пришедшие видеть благословенное лице твое, путем едва от нужды не погибли; теперь же, соединившись с вами, мы сами, со всеми родами и народами, рабы твои.
Джингиз, услышав от них такия речи, возрадовавшись, сказал: Гой, Беки мои и старшины! После этого дня я ваш, а вы мои! Они же, услышав слова эти, безконечно радуясь, говорили: И так, нам послал тебя бог; и в благодарность к нему за это должны мы лошадей своих,на которых мы приехали, пустить на волю.
Сказав это, распустили они, ради обретения Джингиза, коней своих. Но Джингиз–Хан спросил: на чем же вы меня довезете? Они не знали на чем ему ехать, как Калдар–би сказал: я знаю одно искусство; они же просили: покажи нам его; и, чего доселе неумел ни один человек, Калдар–би, мастерством своим, построил телегу. И так, коли спросят вас, кто первый сделал телегу? то, должно отвечать: Калдар–би, сын Ялын–бия. Когда телега была сделана, то все просили Джингиз–Хана садиться. И так Джингиз–Хан, подошедши, осмотрел телегу и сказав: славно сработано, похвалил Калдар–бия, сел в телегу; а Беки его везли. Тогда Уйшинмайкыби сказал: Гой Беки! Я на равне с вами ходить не могу; у меня ноги коротки. И прочие Беки спросили: что же ты станешь делать? Майкыби отвечал: я попрошу позволения Ханскаго сесть вместе с ним на телегу, да коли кто плохо везти будет, то стану толкать его тростью в спину. Они же отвечали: пожалуй, сделай это; и Уйшин–майкыби стал просить Хана: О, Хан мой, у меня нога коротка, я тащить телегу не могу; окажи милость, вели присесть вместе с тобою на телегу! И Джингиз–Хан отвечал ему: хорошо садись. Наконец, несколько времени спустя, Беки эти, везя Джингиза, достигли города Алангу и известив ее наперед вошли в палаты ея. А так как никто из них не знал, кому должно войти вслед за Джингизом, то Майкыби сказал: О Хан мой! Кому велите вы идти вслед за собою, волам ли, которые везли телегу, или хозяину, который их впрягал? А Джингиз отвечал: коли хозяин не войдет, так неужели бык войдет наперед? Тогда Майкыби, подбежав прытко вошел и занял место о правую руку Хана; а тогда и прочие Беки присели.
На другой день Джингиз–Хан вырезал сёла четырех родов (непокорных) и при Этой резне не даровал он пощады и Будеиджару, Кагенджару, Салджуту, а Наконец и Кинграт–бию, а всех их вырезав, погубил.
У Кугнрата батыря (9) была в то время сестра, по имени Буртакучюн. Эта Буртакучюн, желая спасти во время общаго убийства четырех мальчиков, взяла их, сберегла и тайно воспитывала; один был сын Будеиджара, другой Кагенджара, третий Салджута, а четвертый Был сын брата ея, Кунграта–бия. И об Этом она отнюдь никому не сказывала.
Народ же, узнав, наконец, об этом, Доискался и нашед утаенных, донес о Них Хану. Джингиз–Хан, разсердившись, спросил: а кто сокрыл этих четырех мальчиков? — Присутствовавшие Беки отвечали: о, Хан наш, их утаила сестра Кунграт–бия, Буртакучюн. И Хан им на это: так подите, и наскоро ее сюда приведите.
Тогда, пошедши проворно к Буртакучюн, сказали ей: скоро иди, Хан тебя спрашиваетъ! Буртакучюн, отвечав на это: хорошо, иду, встала, накинула хребтовую соболью шубу на распашку, а на нее башмет алаго шелку, надела на голову шапку чорнобурой лисы и взяла утаенных четырех ребятенок с собою. А ребятам тем было, которому одиннадцать, которому тринадцать, а которому и четырнадцать годов и собою безконечно пригожи. Сама же Буртакучюн была пятерицею пригожее их; и в то время не было человека, видавшаго подобною красавицу; только Всемогуществом Божиим могла быть создана таковая.
Волоса у нее были в сорок сажен маховых; и две прислужницы ея, склав их в золотыя чаши, несли их за нею вслед. И народ, увидав ее говорил: о, Буртакучюн, для чего такой красавице было пускаться на такое дело и утаив ребят этих, сделатьсяе вором? Она же им отвечала: о люди! Что же я вам сделала? Коли я вор; так будь вор Хану, а не вам. Так она им отвечала.
Потом привели ее, вместе с детьми, к Хану. Хан, увидев красоту ея и долгий волос, изумился; однако же сказал: гой, Буртакучюн! Для чего ты, утаив детей этих, стала мне виновата воровством? И Буртакучун умильно молвила: о, Хан! Из сожаления к тебе утаила я их и сделалась преступною. И Джингиз–Хан спросил: да почему же ты меня жалела? Она же отвечала: о, Хан, мой, тяжело будет душе твоей; так я подумала. И Ханъ опять спросилъ; да почему же тяжело будет душе моей? И Буртакучюн отвечала: о, Хан, для того, что когда Всевышний и пресвятой Бог, во время пророка Ноя, благословенныя памяти, учинил наказание неверным, разлив Потопную воду и утопил их в воде Потопа и уничтожил, то, чтобы потопом тем не пресеклись все племена животных, повелел он Ною Пророку, благословенной памяти, взят по самцу и по самке из каждаго рода, а потом, освободив их, пустить на волю; то ты, будучи Ханом, разве не раб всевышняго Бога? И сам лев даже, хотя он и зверь лютый, гонится за добычею вперед, а за тою, которую уже миновал, назад не кидается, а дарует ей волю. Ты же, Хан мой, ты человек, и так, даруй жизнь мне и детям этим! Месть дело низкое; чернь не щадящая достоинства, погубила бы и их (детей) при общем убийстве, а потому, чтобы не истребились роды их и племена, я их сокрыла. Тогда Джингиз сказал: гой, ради убедительных речей твоих, ради пространнаго, как море, сердца твоего, дарую я им жизнь и свободу от сотни тысячь смертей. Прииди же теперь, о Буртакучюн, не покидай ты сердца моего, не разлучайся более со мною! Тогда Буртакучюн ему на это: быть так; вы полюбили меня, и я ваша. И сердце Джинеиза растаяло; и приняв оба друг друга и составив законную чету, сыграли они для народа богатый свадебный пир и утешались брачною жизнью вместе.
Еще же, да будет вкдомо, что у Джингиза было от Буртакучюн четыре сына: первый и старший сын Юджа–Хан; другой Джедай–Хан; третий Герей–Хан; четвертый Тули–Хан; Джингиз–Хан же славился добрыми делами своими и правосудием, и вместе с племенем своим и войском на разных побоищах подчинил себе много земель и владений, так, что славою и именем своим преисполнил вселенную.
Потом Джингиз–Хан пожаловал Беков, которые ходили искать его, равно как и прочих званиями и местами и наградил их известными уделами. А еще, наделив каждаго Бека особою тамгой, птицей, деревом и прозванием, разделил народ свой на разныя части. И во–первых сказал он Кыяту, сыну Будеиджара: дерево твое сосна, птица кречет, прозвание Аруджан, а тамга мотушка. Потом Джингиз–Хан сказал сыну Кунграт–бия, Сюнгля; гой, Сюнгля, твое дерево яблоня, птица сокол, прозвание Кунграт, а тамга знак луны.
Потом еще Джингиз–Хан сказал: О Уйшинмайкы–би! Твое дерево карагач (карагучь), птица орел, прозвание Салауйат, а тамга сога (10). Потом Джингиз–Хан сказал Удачь–беку: гой, Тысячеколчанный Урдачь–би! То есть прозванный тысячеколчанным за то, что будучи безмерно богатым выводил с собою в бой по тысяче колчанами вооруженных ратников; деревом твоим да будет береза, птицею ястреб, Прозванием Аладж, тамгою твоей пара птичьих ребр. И еще Джингиз–Хан сказал: гой, Тамиан–би! Твое дерево отныне тополь, птица кокец, а прозвание Тутыя, тамга же крючек. Потом Джингиз–Хан сказал: гой, Кибчак–би! Дерево твое вяз, птица беркут, прозвание Тутаба, а тамга геребень. И опять Джингиз–Хан сказал: гой, Джурматыби! Дерево твое ветла, птица ястребок–мышелов, прозвание Октылан, а тамга вилы съ рукоятью. И еще Джингиз–Хан сказал: гой, Керыят–би! Дерево твое липа, птица гусь, прозвание Арбуру, а тамга глаз. Потом опять Джингиз сказал: гой, Мутиан–би! Твое дерево рябина, птица журавль, прозвание Байгунграт, а тамга паква (подорея, подхвостик лошадиный). Потом Джингиз–Хан сказал сказал: гой, Бурджан–би! Твое дерево дуб, птица орел–белохвостик, прозвание Актуган, Тамга Джагалбай (11). Потомъ опять Джингиз сказал: гой, Буркут–би! Дерево твое клен, птица удод, прозвание Бурух, тамга хамза (12). И еще Джингиз–Хан сказал: гой, сын Кагенджара, Кыят, твое дерево можжевел, птица цапля, прозвание Тылак, тамга плуг. Потом Джингиз–Хан сказал: гой, Калдар–би, твое дерево сандал, птица голубь, прозвание Арнау, тамга ковш. И еще Джингиз–Хан сказал: гой, Салджут–би, твое дерево кургуч, птица ястребчик, прозвание Барлас, тамга дом. Там Джингиз опять сказал: гой, Тимыркутлу–би! Ты будучи простаго происхождения, снискал бекство богатством и тороватостию, и так деревом твоим да будет ольха, птицею сорока, прозванием Тобакс, а тамга пол–гребня. Сам же Джингиз прозывался Джан–каба, и назначив каждаго из поименованных Биев воеводою части войска, послал он их завоевывать земли. И в огромном, безчисленном войске этом, люди находили и опознавали друг друга только по значкам и прозваниям (13). Еще же да будет ведомо, что Джингиз–Хан, выезжая на охоту, брал всегда поименованных Беков с собою и вместе с ловчими птицами их, а собственная Джингиза птица была Айбашкара–хаш, а дерево Джингиза чинар или платан, а собственная тамга Джингиза была птичья голова. Еще же да будет ведомо, что Джингиз наделил каждаго из поименованных Биев сообразно с воинственным духом их и ради важности латами, из коих каждыя имели свое название; и во–первых, собственныя Джингиза латы назывались буян (украшенный); у старшаго сына его Ючи Были латы кара–тау (черная гора); у втораго сына Джедая были латы алтын–сандык (золотой сундук); у третьяго сына Герея латы назывались биктар (весьма узкий). Потом данныя Джингиз–Ханом каждому из Биев латы, назывались: латы Кыята, сына Будеиджара, кала (город); Кунгратовы, айкултук (не полная луна); Майкы–биевы, чага–кузь (отблеск мечущий); Тамиановы, кигдикса (созвучный); Кибчак–биевы, кук–яка (сивый ворот); Джурмат–биевы, ун–Карыш (десять пяденей); Караитовы, Иляма (ускорняк, иверень); Мутиановы, каумъ–качъ (беги, толпа!); Беркутовы, курлячь; латы Кыята, сына Кагеиджара, буз–калпак (серая шапка); Каидарбиевы, чкатурган (выходящий); Салджутовы, куюрчан (густой настой); Тимыр–кутлуевы, бзой–баш (телячья голова).
Джингиз–Хан охранял Беков своих, что брови собственных очей; провождал дни свои в радости и веселии, гордился саном царским и уважал его и жил всегда в удовольствии. И однажды, вышедши на охоту с сыновьями и Беками своими, увидали они зверя, называемаго барсом. И каждый из них вскинув стрелу на лук свой, натянул тетиву и пустил стрелу, но ни чья стрела не могла зверя настичь. Наконец три человека пошли в погоню за ним и догнав его, выстрелами своими свалили. Из них первый был Сюнгля, сынъ Кунграт–батыря; другой тысячеколчанный Урдач, третий Тамиан; и эти три человека, убив барса, принесли его Джингизу. Хан увидев мужество их, изумился и наградив каждаго из них серебряной монетой, всюду в беседах своих говаривал о их неустрашимости. И еще раз вышел Джингиз с Беками своими на охоту, и ходивши по полю, увидели они лося и погнались за ним. У Бурджана был скакун и прыть его была такова, что Бурджан настигнув лося, поймал его за рога и пристрелив его, свалил и представил Хану. Хан наградил его пятьюдесятью сребренниками. И таким образом жили они всегда среди утех и радостей. И еще в один день Джингиз–Хан сказал: гой Беки мои, подите ка на охоту, по птицу, да принесите — приказывал он — добычу свою сюда. И Беки, взяв каждый свою ловчую птицу с собой, пошли и принесли побитую ими дичь. Кыят кречетом своим затравил лебедя; Сунгля соколом побил журавля; Урдач ястребом поймал гуся; Тамиан кобчиком перепелку; и словом каждый ловчий взял добычу и пришед к Джингизу положил ее перед ним. И Хан, поглядев на птицу, дал каждому по 1000 сребренников; Кыяту же, Сюнгле, Урдачу и Тамиану дал в награду по 2000.
Потом Джингиз–Хан старшаго сына своего Юджи посадил на ханство в Тармизскую орду, где родится серебро и золото и много драгоценнаго товару и где простора много. Втораго сына, Джедая, посадил на ханство Индостантское, где живет десять тысячь народу разнаго, и которое составляет собою огромное владенье; потом третьяго сына Герея, наделилъ ханством Куралинским, где много латных людей, много саблей препоясанных и благородной крови мужей. Четвертаго сына, Тулибия, посадил онъ на ханство Московское, где живет народ добродушный, где земля обширная, где облекаются в атлас и в сукно и в джугу; где работы много, яства сладки, царство твердо, неколебимо. И каждым из поименованных владений вместе с народами их, наделил он сыновей. И так корень и начало Ханов поименованных городов проистекают от них.
Еще знайте, что Джингиз–Хан рожден матерью своею, считая со дня Эджры, в 549 году, (14) который был год свиной (15), месяца Зюльхиджа; жизни его было 72 года, на ханство сел он 13–ти лет от роду, владычествовал 59 лет, а после 72–х лет жизни, в свиной год честнаго Рамазана месяца, 14–Го дня, 624–го года, отошел от мира сего.
Родина же Джингиз–Хана и самое владение его были в Китае.

С татарскаго, В. ЛУГАНСКИЙ.


Примечанія.

(1) Книга, изъ которой я взялъ сказку эту, названа на Русской половинѣ заглавія: Жизнь Джингизъ–Хана и Аксанъ–Тимура, съ присовокупленіемъ разныхъ отрывковъ и пр. Она напечатана, на Татарскомъ языкѣ, Лекторомъ этого языка Хальфиномъ, въ Казани, въ 1822 году; а имъ заимствована изъ какой–то старинной рукописи, Отысканной въ Татарской деревенькѣ. Хотя я, переводчикъ, и не совсѣмъ однѣхъ мыслей съ издателемъ подлинника, то есть, не ласкаю себя надеждою, чтобы трудъ нашъ имѣлъ цѣну въ отношеніи историческомъ, но — я не за тѣмъ и погнался; мое дѣло сказка. И эта, какъ всѣ сказки, основана на нѣкоторыхъ историческихъ событіяхъ, перемѣшана съ баснословными преданіями, разукрашена небывальщиною всякаго рода и искаженастранностями уносчиваго Восточнаго воображенія, коимъ, даже и благочестивый Мулла мой вѣритъ не вполнѣ. Кажется, переводъ вѣренъ и близокъ: впрочемъ, подлинникъ, во многихъ отношеніяхъ, сбивчивъ и неясенъ, да притомъ и словаря Татарскаго у насъ въ Россіи нѣтъ вовсе. Я ссылаюсь во всемъ, что сдѣлалъ, на Муллу Абдуллу и на учителя Татарскаго языка при Неплюевскомъ военномъ училищѣ, Г. Иванова, который, со всегдашнимъ раздушіемъ и готовностію не рѣдко служилъ мнѣ, такъ сказать, живымъ словаремъ. Сказка эта вещь не важная; но, на равнѣ со многими подобными, заслуживаетъ, кажется, быть тиснутою, хотя бы только въ повременномъ изданіи; стыдненько, что мы доселе не много ознакомились съ непространною словесностію Азійскихъ народовъ или около бѣлой Руси обитающихъ. Такъ на примѣръ: извѣстная Исторія Абулъ–Газы найдена Шведскими плѣнными офицерами у Руссихъ Татаръ; вывезена, переведена на Нѣмецкій и Французскій, а съ Французскаго уже, претрудолюбивымъ Тредьяковскимъ, на Русскій языкъ. Перевода съ подлинника у насъ нѣтъ.
(2) Краткая молитва, коею Мухамедъ Благословилъ каждую главу Курана и коею По нынѣ Мухамедане бла ословляютъ Всякое начинаніе свое, переведена Байсеномъ, въ переводѣ его Курана на Нѣмецкій, Im namen Gottes, des Allerbarmherzigsten Erbarmers, во имя Бога, Премилосердаго изъ милосердыхъ; или: Милосердаго и милосерднѣйшаго; Мусульмане толкуютъ это: милосердаго на этомъ свѣтѣ ко всякому, на томъ, Премилосердаго къ правовѣрнымъ.
(3) Мусульмане, говоря о Пророкахъ, коихъ считаютъ 28, а въ томъ числѣ и Спасителя нашего, всегда прилагаютъ къ нимъ почтительное слово то.
(4) Здѣсь, и еще мѣстахъ въ двухъ, необходимость заставила меня смягчить неблагопристойности подлинника, о у которыхъ Мусульмане имѣютъ свое особое понятіе и называютъ каждую вещь всегда своимъ именемъ.....
(5) Тамга, говорятъ, собственно означала пошлину съ товара, потомъ налагаемую на товаръ печать или клеймо, а нынѣ есть знакъ, родъ герба, употребляемаго неграмотными Татарами, Башкирами, Киргисами, при рукоприкладствѣ. Вмѣсто того, что нашъ мужикъ всегда кладетъ крестъ, Башкиръ ставитъ тамгу свою разнаго вида и узора. Нѣкоторые роды Башкировъ и понынѣ еще Присвоиваютъ себѣ и роду своему Извѣстное дерево или птицу — древній обычай который служилъ для обозначенія родовъ и племенъ Монголовъ, а съ завоеваніемъ ими Турокъ или Татаръ и съ присоединеніемъ ихъ къ себѣ, перешелъ и на этихъ.
(6) Имя это на Татарскомъ языке значенія не имѣетъ: можетъ быть, оно монгольскаго произхожденія. Беянъ или Баянъ, Арабское слово и значитъ объяснять, разглагольствовать. — Не это ли нашъ баснословный пѣвецъ?
(7) Казаками называютъ себя за–Уральскіе степные дикари, оторые нами прозваны — Богъ вѣсть за что — Киргизами. Казаками слывутъ они также у всѣхъ сосѣднихъ народовъ. Иногда прибавляемъ мы къ ихъ названію Киргизъ, еще Кайсакъ; испорченное Казакъ.
(8) Волости или лучше сказать роды: Кипчакъ и Таміанъ, находятся понынѣ еще между Башкирами, равно какъ и упоминаемые въ другомъ мѣстѣ сказки этой: Бурзянъ или Бурджанъ, и другіе.
(9) Татарское: батыръ (богатырь) въ Арабугскомъ краю и въ Зауральской степи также употребительно, какъ Джигитъ за Кавказомъ.
(10) Срга, Сырга: слово, которому не могъ я прибрать ни какого смыслу или значенія.
(11) И этому слову значенія мы не пріискали. У Киргизъ–Кайсаковъ есть родъ Джагалбай; но это значитъ: тавро т. е. знакъ Джегалбай? Можетъ быть, тавро Джегалбайлинское?
(12) Знакъ, извѣстный въ Восточной Грамотѣ подъ именемъ Хемзы, есть наше Славянское титло, или нѣчто ему подобное.
(13) Въ подлинникѣ слѣдуетъ за симъ вторичное исчисленіе именъ, прозваній, тамогъ, деревъ и птицъ; но какъ, по моему, довольно и одного разу, но я это мѣсто и сократилъ.
(14) Джингизъ дѣйствительно родился въ 549–мъ году Геджры, въ 1154–мъ нашей эры, мусульмане считаютъ лунными годами, въ 354 дня. Геджра ихъ, то есть, бѣгство Мухамеда изъ Мекки въ Медину, случилось, какъ большая часть историковъ удостовѣряетъ, въ 622–мъ году отъ Р. Х. въ Iюлѣ, а какъ другіе увѣряютъ, въ Августѣ.
(15) Мусульмане придаютъ годамъ одно изъ двѣнадцати слѣдующихъ прилагательныхъ; годъ коровій, годъ барса, годъ заячій, годъ крокодила, годъ змѣиный, лошадинный, бараній, годъ обезьяны, курицы, годъ собачій, свиной и мышиной. 1834 годъ есть лошадинный, 35–й бараній, и Такъ далѣе.
_____

Сообщение отредактировал АлександрСН: 24 октября 2011 - 08:29