[Александр Кас]

Русские денежно весовые системы второй половины X – первой половины XIII в
До сих пор мы имели дело с денежно весовой системой, еще не достигшей той полноты единиц, с которой нас знакомит Русская Правда. Резана и веверица не могли возникнуть до 939 г., поскольку обрезки монет тогда еще не участвовали в обращении. Теперь нам следует поставить вопрос о том, могли ли эти единицы возникнуть сразу после 939 г., когда монетные обломки распространились повсеместно. Если выделение новых мелких номиналов произошло в это время, каким образом можно отыскать эти номиналы?

Шестьдесят лет тому назад А. И. Черепнин с аптекарскими весами в руках пытался отыскать закономерные соотношения монетных обломков с целыми дирхемами. Ему казалось, что он установил кратное весовое отношение между различными обломками, прошедшими через его руки. Однако место каждого взвешенного им обломка в денежно весовой системе указано не было. Он и не смог бы отыскать среди обломков резан и вевериц, т. к. избранный им путь исследования был неверным: мы уже видели выше, что в обращении последнего периода одновременно участвовало несколько групп дирхемов с разными весовыми нормами. Кроме того, и внутри этих групп не было единообразия. Колебания в весе монет не только разных городов и разных годов чеканки, но и совершенно идентичных экземпляров достигали нескольких граммов. Поскольку в массе разновесных монет практически невозможно было различить даже куну и ногату, то и разрезание монет не могло привести к появлению новых мелких номиналов. Резана, которая по своему положению в системе равна половине куны, теоретически должна соответствовать половине аббасидского дирхема IX в. или половине раннего саманидского дирхема. Но эти монеты из обращения во второй половине X в. уже исчезли, а те, которые обращались в это время, имели настолько пестрый вес, что их половинки могли соответствовать и 1/2 куны, и целой куне, и даже ногате. Иными словами, внешний вид обломка или обрезка в это время ничего не мог сказать о его действительной стоимости. Обращаясь к монетным обломкам кладов, мы действительно не найдем в них ни весового единообразия, ни единообразия формы. Для последнего периода обращения дирхема они являются довесками в полном смысле этого слова.

Однако помимо обломков и обрезков монет имеется еще одна весьма своеобразная группа нумизматических памятников, делающаяся заметной в русском денежном обращении как раз в тот период, когда произошел переход от счетного приема монеты к весовому. В отличие от бесформенных обломков, ее составляют предметы с четко выраженной формой – дирхемы, обрезанные в кружок и превращенные в маленькие кружки диаметром 12–13 мм (диаметр целого дирхема приближается к 30 мм). Единообразие этих вырезков таково, что заставляет предполагать в его основе стремление подогнать разновесные дирхемы под какую то единую весовую норму. И действительно, рассматривая вес круглых вырезков, мы обнаруживаем, что он отличается поразительным единообразием. Появление в русском обращении этих единообразных монет на фоне исключительной пестроты и анархии весовых норм ходячего дирхема не может не привлекать внимание, подсказывая, что вырезки принимались в обращении не по весу, а по счету, т. е. были обращающимися номиналами системы.

Обрезанные в кружок дирхемы обращались во второй половине X в. в меньшем количестве, нежели обычные обломки и обрезки монет, однако они были известны достаточно широко. К настоящему времени известно четыре клада, в которых круглые вырезки преобладали над другими видами монет: Березовский клад Курской губ. 950 х гг. (907 монет, обрезанных в кружок, на общее количество 1733 экз.), Безлюдовский клад Харьковской обл., состоящий только из обрезанных в кружок монет, которых насчитывалось свыше 1100[225], Стародединский клад 979 г. (185 обрезанных монет на общее число 201)[226] и Курский клад 1946 г.[227] По видимому, обрезанные в кружок монеты также преобладали в кладе из с. Шпилевха б. Сумского уезда Черниговской губ.[228] Кроме того, круглые обрезки встречены в Коростовском кладе Рязанской губ.[229] в кладах, найденных в Вёбс (Эстония)[230], в Нагинщине под Гдовом[231], в Еверсмуйже (Литва)[232], в Новгородском кладе 972 г.[233], в Васьковском кладе[234] и в кладе из Нижней Сыроватки[235]. К перечисленным следует прибавить клад, найденный в имении Велла (Эстония), в котором значительный процент составляли обрезанные в кружок византийские монеты[236].

Можно не сомневаться, что количество кладов, в которых такие обрезанные монеты остались не отмеченными, значительно больше названного нами. Так, из перечисленных кладов в ГИМ был передан только Березовский. Тем не менее, одних только саманидских монет, обрезанных в кружок, в коллекции ГИМ насчитывается не менее 1125, тогда как в Березовском кладе их было только 907. Следовательно, свыше 250 монет происходит из других, не известных нам кладов. С изучения материалов коллекции ГИМ мы и начнем рассмотрение круглых вырезков русских кладов.

Прежде чем перейти к основной весовой группе таких вырезков, о которой уже говорилось выше, – монетам с диаметром 12–13 мм, необходимо обратить внимание на представленные в кладах в небольшом количестве круглые вырезки большего диаметра. Последние образуют несколько маленьких, но четко отграниченных в весовом отношении групп. Во первых, среди сравнительно ранних по дате очень хорошо выделяются монеты, подогнанные под вес 2,4–2,8 г. На 81 экземпляр обрезанных в кружок дирхемов Исмаила (892–907 гг.) приходится 8 таких вырезков (рис. 43), на 658 обрезанных монет Насра II монет с весом 2,7–3,0 г приходится 20 (рис. 45). В этих обрезках мы узнаем хорошо нам знакомую куну IX–X вв. Среди обрезанных монет Насра II (914–943 гг.) и Нуха (943–954 гг.) выделяется небольшая группа (13 на 847 экз.) с весом 3,1–3,4 г (рис. 45 и 46). Эта группа связывается с нормой ногаты той же поры. Наконец, среди обрезанных монет Нуха (943–954 гг.) хорошо выделяется еще одна небольшая и не очень характерная группа с обычным весом 1,3–1,5 г (26 таких обрезков на 189 экз.) (рис. 46). Впервые мы встречаемся с резаной, теоретический вес которой (1,36 г) умещается в пределах весового колебания этой группы круглых вырезков.

Мы можем, таким образом, исходя из дат кладов, обозначить время возникновения резаны серединой X в. Однако среди обрезанных в кружок более поздних монет перечисленные весовые группы уже не наблюдаются. Их место занимают другие.

Основной группой среди обрезанных в кружок монет ГИМ является группа с весом 0,9–1,2 г, или более точно – 1,0–1,1 г. Среди 81 экземпляра обрезанных монет Исмаила такой вес имеют 44 экземпляра, на 101 обрезанную монету Ахмеда их приходится 55 (рис. 44), среди 658 обрезанных монет Насра II их 274, среди 189 обрезанных монет Нуха – 78. Поскольку большинство обрезанных в кружок дирхемов коллекции ГИМ происходит из Березовского клада, мы можем утверждать, что указанная норма присуща обращению Курской земли уже в 50 х гг. X в. О том же говорит хронологический состав обрезанных монет. Как уже отмечено выше, монеты Исмаила и Ахмеда почти полностью исчезают из русского обращения к 60 м гг. Здесь же они многочисленны.

Появление в русских кладах восточных монет, обрезанных в кружок, было принято рассматривать как результат непосредственного воздействия западноевропейской монеты, поскольку наиболее распространенная норма в 1,0–1,1 г ничем не отличается от нормы денария[237]. Однако обрезанные монеты уходят в русские клады задолго до проникновения в Восточную Европу денария. Последний, как это будет показано ниже, появляется в них только на рубеже X–XI вв.

Как бы то ни было, монеты, обрезанные под вес 1,0–1,1 г, не находят себе соответствия среди установленных выше единиц русской денежно весовой системы IX – первой половины X вв. Но в более поздней системе, реконструированной выше по письменным и вещественным источникам XI в. (гл. II), имеется теоретическая норма резаны – 1,02 г, детальнейшим образом совпадающая с нормой большинства обрезанных куфических монет.

Отмеченное совпадение дает основания попытаться отыскать среди обрезанных в кружок дирхемов также и монеты с нормой поздней куны (2,05 г) и поздней ногаты (2,56 г). Оказывается, обе эти группы ясно выражены среди монет всех саманидских эмиров от Исмаила до Нуха. На 81 обрезанную монету Исмаила приходится 8 монет с весом 1,9–2,3 г и 8 монет с весом 2,4–2,7 г; на 101 монету Ахмеда – 5 монет с весом 1,7–2,0 г и 13 монет с весом 2,1–2,6 г; на 658 монет Насра – 41 монета с весом 1,8–2,2 г и 82 монеты с весом 2,2–2,7 г; на 189 монет Нуха приходится 10 монет с весом 1,7–2,0 г и 7 монет с весом 2,5–2,8 г. Все перечисленные группы достаточно четко отграничены от более легких и более тяжелых групп.

Изложенные наблюдения позволяют сделать вывод о появлении уже в середине X в. новой русской системы денежно весовых единиц, соподчиненных на основе денежного счета, знакомого нам по Русской Правде, и с гривной весом в 51,19 г.

Гривна (счетная = 51,19 г) = 20 ногатам (дирхемам, обрезанным под норму 2,56 г) = 25 кунам (дирхемам, обрезанным под норму 2,05 г) = 50резанам (дирхемам, обрезанным под норму 1,02 г).

Сформировавшись еще в середине X в., эта система не сразу получила всеобщее признание и распространение. Присутствие в самом Березовском кладе значительного количества монет, отобранных по нормам старой системы, и наличие таких же групп в Ериловском кладе 978 г. говорят о том, что смена систем происходила постепенно, и они в течение некоторого времени сосуществовали на одних и тех же территориях, проявляясь в одном и том же монетном материале.

В основу приведенных расчетов были положены в основном обрезанные монеты Березовского клада Курской обл. Если мы теперь обратимся к другому кладу обрезанных монет, относящемуся приблизительно к тому же времени, что и Березовский, но найденному на иной территории, – к Стародединскому кладу 979 г., то в нормах его монет не обнаружим ничего сходного ни с нормами старой русской системы IX – первой половины X вв., ни с новыми только что описанными нормами.

Из 185 обрезанных дирхемов Стародединского клада[238] 100 имеют очень постоянный вес, заключающийся в пределах 1,3–1,7 г. При этом большинство монет по своему весу приближается к норме 1,6–1,7 г (рис. 47). Для того чтобы правильно понять место обрезанных монет Стародединского клада среди других русских нумизматических памятников второй половины X в., полезно обратиться к нумизматике несколько более позднего времени – к памятникам XI в. Рассматривая монеты второй половины X в., мы имеем дело с явлениями, только что сформировавшимися, находящимися в процессе становления; более поздние памятники должны отразить те же явления, но более укоренившиеся и потому более заметные.

Выше была установлена связь между вновь сформировавшейся системой (с гривной в 51,19 г) и позднейшими слитками северного веса (204,76 г). Нанеся на карту места находок таких слитков, мы определяем границы распространения памятников денежно весовой системы с гривной в 51,19 г. Топография северных слитков показывает, что они обращались далеко не на всей территории, на которой прежде господствовала гривна IX и первой половины X в. Ареал их распространения охватывает земли новгородских словен, Псковщину, междуречье Волги и Оки, течение Оки и Десны; входит в этот ареал и Курская земля. Но Смоленщина и восточная Белоруссия, обращению которых принадлежат монеты Стародединского клада, из него выпадают. Отличие весовой нормы обрезанных монет Стародединского клада от нормы монет Березовского клада поэтому представляется вполне закономерным, свидетельствующим о том, что на среднем Днепре к середине X в. возникла новая и совершенно иная, чем в остальных областях, денежно весовая система.

К истолкованию нормы монет Стародединского клада следует поэтому подходить с точки зрения остальных нумизматических памятников, известных в домонгольское время на среднем Днепре. К числу их относятся прежде всего уже знакомые нам киевские шестиугольные слитки (с весовой нормой 163,72 г). Ареал их распространения носит узко локальный характер. Они обнаружены на территории Киева и его окрестностей, на Волыни, нижней Десне и на среднем Днепре вплоть до Могилева. По видимому, в ареал их распространения входит и верхний Днепр, т. к. близ его верховий обнаружено два больших клада таких слитков, другие же слитки в этот район вовсе не проникают. Область бытования шестиугольных слитков лежит за пределами распространения северных слитков и включает в себя пункт находки Стародединского клада (рис. 48).

Если в обрезанных монетах Стародединского клада мы, по аналогии с такими же монетами Березовского клада, предположим резану, то норма куны этого клада должна заключаться в пределах 3,2–3,4 г. Норму гривны, соответственно, следует искать в пределах 80–85 г. Сравнивая эту предполагаемую норму с величиной шестиугольного слитка, мы видим, что она ровно вдвое меньше весовой величины киевского слитка, а вес византийской литры превосходит ее ровно вчетверо. Постановка всех этих величин в связь по системе древнерусского денежного счета показывает, что южная гривна кун (нормы Стародединского клада) относится к византийской литре точно так же, как северная гривна кун относится к гривне серебра. Это лишний раз убеждает в правильности отнесения монет Стародединского клада и шестиугольных слитков к одной денежно весовой системе.

Постановка всех единиц во взаимную связь делает возможным расчет точного теоретического веса гривны, куны, ногаты и резаны южной системы. Величины этих единиц, подчиненных литре, должны быть соответственно равны: 81,86 г (163,72 г: 2); 3,28 г (81,86 г: 25); 4,09 г (81,86 г: 20) и 1,64 г (3,28 г: 2).

Здесь нет нужды рассматривать вызвавшее много споров в нумизматике соотношение северной и южной гривен кун[239], т. к. все данные письменных источников, на основании которых обычно устанавливается это соотношение, относятся к более позднему, безмонетному периоду. Следует, однако, особенно отметить, что представление о позднем происхождении южной системы, особенно поддержанное в свое время В. К. Трутовским и основанное на датировке шестиугольных слитков XII–XIII вв., неправильно. Приведенные материалы говорят о возникновении на месте единой древней русской денежно весовой системы двух местных систем уже в середине X в. и об образовании уже к этому времени особой системы денежно весовых единиц на юге.

Возникновение местных систем несомненно было самым важным явлением в русском денежном обращении X в. Представления о единстве денежной системы на всей территории Восточной Европы вплоть до XIV в. свойственны нашей исторической науке до сих пор[240]. Между тем единство денежной системы на обширной территории в средние века возможно, по видимому, только при двух условиях. В одном случае – при существовании единого внутреннего рынка; этот случай здесь исключен. В другом случае – при условии существования единого внешнего рынка и значительной слабости внутреннего товарно денежного обращения. Представления об единстве русской денежной системы вплоть до XIV в. или даже вплоть до XII в. влекут за собой и обязательное допущение совершенно беспримерной слабости внутреннего товарно денежного обращения Древней Руси до этого позднего времени. То, что местные системы начали формироваться уже в X в., говорит о больших успехах развития русской экономики. Процесс феодального развития уже к этому времени привел к известному замыканию внутренних товарных связей, к известной экономической сплоченности отдельных территорий, легшей затем в основу образования местных рынков.

Вполне понятно, что появление двух разных систем на месте единой общерусской само является важным фактором, способствующим экономической раздробленности и консервирующим ее.

Выделение местных систем само по себе является результатом предшествующего развития народного хозяйства Древней Руси. Поэтому большой интерес должен представлять вопрос о том, что же определяло границы распространения двух вновь образовавшихся систем, почему такие отдаленные области, как Новгород и Курск, оказались связанными единством монетного обращения, тогда как более близкий к Новгороду Смоленск вошел в ареал распространения киевских денежно весовых единиц. Решить этот вопрос должно тщательное археологическое исследование экономических связей различных русских областей. Однако и обращение только к нумизматическому материалу позволяет говорить о большой древности предпосылок конкретного распространения той и другой системы. Если мы сравним ареал распространения слитков северного веса, обнаруженных в кладах XI в. (он является и первоначальным ареалом распространения денежно весовых единиц гривны в 51,19 г), с ареалом распространения дирхема в 833–900 гг., то обнаружим их детальнейшее совпадение. Следовательно, уже в середине IX в. формировалось экономическое единство той территории, которая через сто лет сделалась сферой распространения северной русской денежно весовой системы, тогда как область распространения южных единиц из этого экономического единства выпадала.

[Александр Кас]

Северная система денежно весовых единиц в XI – первой половине XIII в

Возникнув в середине X в., северная русская денежно весовая система первоначально служила масштабом для обращающейся в большом количестве восточной монеты. Вес дирхемов этого времени, как мы уже видели, был чрезвычайно неустойчивым, и монета принималась или на вес, или счетом – после специальной обработки ее и подгонки под нормы денежно весовой системы. Это обращение осуществлялось в условиях постепенного ослабления ввоза дирхемов в Восточную Европу. В начале XI в. он прекращается вообще. Позднейшая восточная серебряная монета, обнаруженная в русском (и вообще в европейском) монетном кладе, датируется 1015 г.[241]

Ввоз восточной монеты прекратился не потому, что в Восточной Европе исчезла потребность в монете. Так называемый кризис восточного серебра был кризисом вывоза, внутренним кризисом восточного серебряного обращения. С начала XI в. в мусульманских странах чеканка серебра повсеместно прекратилась и сменилась обращением золота, меди и низкопробного биллона.

Потребность в монете в Восточной Европе оставалась неизменной. Параллельно с сокращением ввоза восточной монеты начинается и постепенно усиливается ввоз серебряной монеты из Западной Европы. Западноевропейский денарий на длительное время становится основным средством денежного обращения восточных славян.

Древнейшая находка денария в русском кладе относится к 979 г. (Стародединский клад), но до самого конца X в. говорить о сколько нибудь заметном притоке и обращении западных монет не приходится. Качественные изменения в русском денежном обращении, определяющиеся в начале XI в., хорошо вскрываются анализом процентного отношения количества восточных и западных монет в кладах конца X – конца XI вв.[242]

Приведенная таблица показывает также, что определяющую роль в русском денежном обращении западный денарий стал играть даже не на рубеже X и XI вв., а несколько позже – с начала 20 х гг. XI в.

Топография находок денария наиболее очевидно обнаруживает, что необходимость ввоза его на территорию Древней Руси определялась исключительно внутренними потребностями русской экономики (рис. 49). Ни о каком транзите здесь не может быть и речи; Русь была конечным пунктом движения денария с Запада на Восток. Резкое изменение удельного веса западной торговли в системе международных торговых связей древней Руси лишний раз подчеркивает острую потребность русского денежного хозяйства в монетном металле, т. к. основным предметом импорта, как и прежде, остается серебро.

Ареал распространения денария, сравнительно с ареалом наибольшего распространения дирхема, ограничен. Сфера бытования западноевропейской серебряной монеты ограничивается землями новгородских словен, кривичей, полочан, Прибалтикой и восточной частью Волго Окского междуречья.

Поскольку в прошлом принято было рассматривать область распространения дирхема суммарно, без разделения на хронологические периоды, – ареал распространения денария постоянно противопоставлялся непосредственно ареалу наибольшего распространения дирхема[243]. Считалось, что обращение дирхема до начала XI в. имело место на всей территории, на которой когда либо обнаруживались клады дирхемов, вне зависимости от их даты. Сокращение же области обращения серебра с распространением денария представлялось порождением каких то закономерностей, присущих самому денарию. В действительности сравнение ареала распространения денария с ареалом распространения дирхема в последний период его обращения показывает их полное совпадение. Области вятичей, северян и Киевщина не знают денария совершенно; но всякое обращение серебряной монеты на этих территориях прекратилось по крайней мере за полвека до того времени, когда денарий действительно стал играть существенную роль в русском денежном обращении. Закономерности, преградившие денарию путь в южнорусские земли, начинают действовать не с проникновением больших масс западноевропейской монеты в русское денежное обращение, а задолго до этого – еще в 960 х гг.

К настоящему времени на территории Восточной Европы зафиксировано уже более 200 находок денариев, по большей части монетных кладов. Насыщенность денежного обращения северорусских областей монетой более значительна, чем в предшествующий период обращения дирхема. Это не может не говорить об увеличении потребности в монете.

Обращение денария продолжалось в течение всего XI в. Последний клад западноевропейских монет на территории Восточной Европы Н. П. Бауер датирует 1120 г. На рубеже XI и XII вв. ввоз денария в Восточную Европу прекращается совершенно, что может быть объяснено полной деградацией к этому времени серебряной западноевропейской монеты, которая в результате постепенной порчи в фискальных целях к началу XII в. перестала быть пригодной для обращения вне феода, чеканившего ее[244].

Особенности состава монетных кладов XI в. позволяют выделить в денежном обращении этого времени два периода. Как мы уже видели, в первой половине XI в. клады денариев включают сначала очень большой, а затем все же весьма заметный процент куфических монет. Клады же второй половины XI в. состоят почти исключительно, а иногда и исключительно из западноевропейских монет. Понятно, что эта разница в составе кладов не могла не накладывать отпечатка на характер приема монет в обращении и на весовые нормы этого приема.

По видимому, в отношении первой половины XI в., когда в обращении находилась еще значительная масса куфических монет, главным образом в обломках и обрезках, можно говорить об известной инерции, непосредственной преемственности особенностей обращения нового монетного материала от особенностей монетного обращения второй половины X в. Но во второй половине XI в., когда дирхем полностью был устранен из обращения, определяющая роль переходит к денарию.

Действительно, анализируя клады XI в., так сказать, на целостность их монет, мы видим, что клады первой половины XI в. содержат громадное, преобладающее число монетных обломков. При этом дроблению подвергается не только более крупный по размеру дирхем, но и значительное число денариев. Что касается кладов второй половины XI в., то здесь обломки встречаются крайне редко. В качестве примера можно привести Скадинский клад, в котором на 786 целых монет не было ни одного обломка. В громадном Вихмязьском кладе, обнаруженном в 1931 г., на 12 204 целых монет приходится только 1 194 обломка. Последняя цифра кажется довольно большой, но нужно иметь в виду, что в кладах первой половины XI в. на тысячи ломаных монет приходятся десятки, а иногда и единицы целых монет.

На основании приведенных наблюдений мы можем утверждать, что в первой половине XI в., по непосредственной преемственности от предшествующего периода, сохранялся в основном весовой прием монеты, тогда как во второй половине XI в. восстанавливается счетный прием монеты.

Состав кладов XI в. был подробно изучен Н. П. Бауером. По его наблюдениям, в составе кладов первой половины XI в. хорошо различаются три основные группы. Преобладают куфические монеты, на втором месте стоят немецкие пфенниги, чеканенные главным образом на монетных дворах Кельна, Майнца, Саксонии и других южногерманских местностей, третье место занимают английские пенни, чеканенные при Этельреде II (978–1016 гг.). Постепенно процентное соотношение монет этих групп в обращении изменяется; сокращается количество куфических монет, и сильнее всего увеличивается количество германских пфеннигов, относительно больше становится и английских пенни и других монет англосаксонских типов (исключением является клад из Нагинщины б. Гдовского уезда, зарытый около 1055 г., в котором английские и датские пенни преобладали над другими монетами). В кладах первой половины XI в. единицами встречаются также чешские, венгерские и североитальянские денарии, византийские милиарисии и русские сребреники. Весь этот разнообразный по происхождению материал представлен главным образом обломками и обрезками монет.

С середины XI в. в кладах денариев отмечаются значительные изменения. Полностью исчезает из обращения дирхем. Английские пенни, да и вообще англосаксонские монеты также почти полностью исчезают из этих кладов. Клады второй половины XI в. по своему составу являются в основном кладами германских пфеннигов.

Но и говоря о германских пфеннигах, следует отметить существенное изменение в их составе. Если в первой половине XI в. преобладали пфенниги, чеканенные в Кельне, Майнце, в Баварии и других пунктах и областях южной Германии, то теперь на первое место выходят отличающиеся меньшим размером пфенниги Фрисландии и других монетных дворов, находящихся на территории современных Голландии и Бельгии (Брюгге, Брюссель, Утрехт, Гронинген, Голландия, Фрисландия, Гамаланд)[245]. В некоторых кладах монеты этих дворов преобладают над совокупностью всех остальных монет. В наибольшем количестве фрисландские монеты встречаются только в двух местах: у себя на родине, во Фрисландии, и у нас, на Руси. Отсутствие их в промежуточных областях может свидетельствовать о непосредственном завозе их на Русь из Фрисландии[246].

Клады второй половины XI в. состоят почти исключительно из целых монет. Переход к счетному приему монеты, таким образом, совпадает с переходом от употребления дирхема и монет англосаксонских типов к употреблению главным образом монет обычных германских типов и монет фрисландских и родственных им типов.

Дошедшие до нас клады конца XI в. – самые большие по количеству монет (Демшинский клад – свыше 6 кг, Лодейнопольский I – до 4,5 кг, Вихмязьский – 13 кг). В их составе снова отмечаются изменения. В них уже нет преобладания монет Фрисландии, и они включают любые разновидности монет, употреблявшихся на Руси на протяжении всего XI в. Здесь и обычные типы германских денариев, и фрисландские типы, и английские пенни, чеканенные в начале XI в., и другие монеты англосаксонских типов; даже дирхемы представлены в них сравнительно обильно. В этих кладах как бы собраны все остатки монетного обращения XI в. И действительно, более поздних монетных кладов не существует.

Исключительно сложная смесь разнотипных монет в кладах рубежа XI–XII вв. связана с тем, что время, к которому они относятся, было временем конца монетного обращения на Руси, временем перехода от монетного обращения к безмонетному. По мере угасания обращения западноевропейских монет, монеты из средства обращения превращались исключительно в средство накопления. Клады конца XI в. являются поэтому как бы итогом накопления сокровищ, монетами которых уже невыгодно было пользоваться в качестве средства обращения. Фактическое отсутствие в этих кладах обломков монет, вопреки сложному в метрологическом отношении их составу, также подтверждает приведенную характеристику сокровищ рубежа XI– XII вв.

Переходя к метрологическому анализу, мы должны учитывать существование в обращении XI в. важной хронологической вехи – перехода от весового приема монеты к счетному, который, как показано выше, датируется серединой XI в.

Наблюдения над весовыми нормами монет, обращавшихся в первой половине XI в., приводят к выводу, что обращению было в это время свойственно не только разнообразие монетных типов, но и разнообразие их весовых норм. О большой весовой пестроте дирхема последнего периода его обращения уже говорилось. Однако и нормы денариев не были единообразными. Германские пфенниги этого периода по своему весу немного превосходят 1,0 г, а в большинстве случаев равны 1,2 г. Английские пенни тяжелее: их норма колеблется в пределах 1,3–1,5 г. Все эти величины не соответствуют нормам северной денежно весовой системы, установившейся с середины X в., и несоответствие норм приводит к постоянному дроблению монеты. В кладах первой половины XI в. обломки по своему числу во много раз превосходят количество целых монет.

В середине XI в. обломки перестают встречаться в кладах. По видимому, нормы наиболее характерных для этого времени монет – германских пфеннигов и пфеннигов фрисландского типа – совпадают с русскими весовыми нормами. Иначе отсутствие в кладах обломков было бы необъяснимо.

В кладах второй половины XI в. присутствуют две весовые группы монет. На диаграмме Скадинского клада (рис. 50) мы ясно видим наличие в обращении монет обеих групп. Вполне закономерно сопоставить наличие этих весовых групп с наличием в обращении второй половины XI в. двух различных типов монет. И в самом деле, разбив монеты по типам и анализируя их весовой состав уже дифференцированно (рис. 50), мы видим, что монеты основных германских типов имеют в это время вес 0,9–1,1 г, а монеты фрисландских и родственных им типов показывают расхождения в весе от 0,6 до 0,7 г. Те же результаты дает изучение веса монет громадного Вихмязьского клада (рис. 51).

Значение весовой нормы первой группы монет нам совершенно ясно. Она полностью совпадает с нормой резаны в северной денежно весовой системе (1,02 г). Вопрос о значении нормы второй группы более сложен.

Весовая величина 0,6–0,7 г точного соответствия среди реконструированных выше русских денежно весовых единиц не находит. Однако на протяжении второй половины XI в. монеты с таким весом не подвергаются дроблению, их не режут и не кромсают, они обращаются как целые монеты. Очевидно, их вес был или кратным какой то употребительной русской единице, или же составлял какую либо рациональную часть одной из уже исследованных единиц. Эта норма по своей величине меньше резаны. Поэтому вполне естественно возникает мысль о связи ее с веверицей.

О веверице выше почти не упоминалось. Письменные источники позволяют говорить о ней как о самой мелкой фракции гривны, но точное соотношение ее с другими фракциями гривны и с самой гривной представлялось неуловимым. Этот пробел в показаниях письменных источников восполняют монеты, а рассматриваемый материал делает наиболее уместным обращение к ней здесь.

Впервые с номиналом, меньшим, нежели резана, мы встречаемся еще в Березовском кладе 950 х гг. Среди обрезанных в кружок дирхемов этого клада несколько раз отмечены монеты с очень малым диаметром и весом. Общий вид этих крохотных кружков настолько отличен от привычного вида обрезанных монет с нормой резаны, что видеть в них случайные отклонения от последней невозможно. Нормой этих маленьких монет является вес 0,3–0,4 г, что составляет точно вес трети резаны (1,02 г: 3 = 0,34 г). Это соотношение позволяет предположить, что веверица в системе русского денежного счета была третью резаны, 1/6 куны, а в гривне содержалось 150 вевериц.

Установление этой величины помогает понять и значение весовой нормы фрисландских монет: она ровно вдвое превосходила величину веверицы северной русской денежно весовой системы.

Северная система, возникнув в середине X в., и на протяжении всего XI в. сохраняет абсолютную величину своих единиц неизменной:

гривна (счетная; 51,19 г) = 20 ногатам (по 2,56 г) = 25 кунам (по 2,05 г) = 50резанам (по 1,02 г) = 150 веверицам (по 0,34 г). Однако практически в обращении участвовали не все перечисленные номиналы. Среди реально обращавшихся монет были только резана, роль которой выполнял германский пфенниг обычного типа, и двойная веверица – фризский денарий. Остальные единицы имели счетный или счетно весовой характер.

Преобладание в обращении резаны и фактическое отсутствие в нем куны предопределило дальнейшее изменение системы русского денежного счета, отмеченное Русской Правдой. Постоянное применение к монетам, выполнявшим роль резаны, собирательного термина «куны» и отсутствие в обращении действительных кун привели к началу XII в. к замене термина «резана» термином «куна» и к их слиянию. По видимому, немаловажную роль в этой замене сыграла равнозначность понятий «куна» и «монета», отмечаемая некоторыми памятниками. Условия для слияния терминов, как показано выше, возникли еще во второй половине XI в. и более не повторялись. Поэтому нет никаких оснований датировать XIII–XIV вв. цитированную выше дополнительную запись в Карамзинском списке Русской Правды только на том основании, что в ней ведется счет на резаны23. Ранней датой этого памятника может быть и XI в.

К началу XII в. заканчивается период монетного обращения Древней Руси, охватывавший IX–XI вв. Он знал употребление множества разновидностей монет, чеканенных на Востоке – в странах Халифата, на Западе – в странах северной и центральной Европы, на Юге – в Византии. Однако обилие денежных знаков не должно нас подавлять. Как было показано выше, каждая эпоха обращения знала свой «ассортимент» монет, разобраться в котором не составляло особого труда, пока весовые особенности монет позволяли делать это. Когда это условие нарушалось, брал верх весовой прием серебра, прекращавшийся вместе с прекращением пестроты состава монетного обращения.

В течение XI в. возникает и крепнет новое явление в денежном обращении северных областей Древней Руси: в обращении получают значительное распространение денежные слитки.

Появившись первоначально в кладах еще IX в., слитки долгое время оставались аморфными как в отношении их веса, так и в отношении формы. Лишь в XI в. их форма и вес становятся стандартными. Они приобретают вид продолговатых брусков серебра с треугольным или близким треугольному поперечным сечением. По своему весу они приравниваются четырем монетным гривнам или гривнам кун (204,756 г). Памятники XII в. знают их под особым названием «гривны серебра». Свой вес, как уже говорилось выше, гривны серебра сохраняют на всем протяжении XII–XIV вв.

После того как в первой четверти XII в. прекратилось обращение иноземных монет, денежные слитки до второй половины XIV в. остаются единственными серебряными единицами денежного обращения в северной русской системе.

[Александр Кас]

Южная система денежно весовых единиц в конце X – первой половине XIII в
Устанавливая существование с середины X в. местной южной русской денежно весовой системы, мы опирались на две катего23 См.: ТихомировМ. Н. Исследование о Русской Правде. С. 178–180.

рии нумизматических памятников – обрезанные монеты Стародединского клада 979 г. и киевские шестиугольные слитки. Эти памятники дают крайние даты существования южной системы: раннюю – дает Стародединский клад, позднюю – слитки. Последние в большом числе обнаружены в кладах первой половины XIII в., зарытие которых связывается с монгольским нашествием[247]. С джучидскими монетами, равно как и в вещевых кладах второй половины XIII и XIV вв., шестиугольные слитки не встречены[248].

Имея крайние даты существования системы, мы можем попытаться выяснить внутреннюю хронологию развития южной системы и найти в ней место для других нумизматических памятников, обращавшихся в то время внутри ареала распространения шестиугольных слитков. К их числу относятся древнейшие русские монеты собственной чеканки киевских князей, хорошо известные в литературе под наименованием сребреников и златников.

Большая часть известных к настоящему времени русских сребреников происходит из двух кладов, один из которых найден в Киеве, другой в Нежине. Киевский клад включал 120[249], Нежинский – свыше 200 монет[250]. Никаких других монет, кроме русских, в этих кладах, по видимому, не содержалось. Предположить в сребрениках почему либо не выпущенную в обращение продукцию чеканщика нельзя, т. к. большинство монет потерто, есть среди них перечеканенные и даже обрезанные[251]; не приходится сомневаться, что монеты перешли в сокровище из обращения. Следовательно, сама чистота состава обоих кладов может говорить о том, что сохраненные ими русские монеты находились в обращении уже в то время, когда хождение восточных монет на юге России прекратилось (западные монеты туда вообще не проникали).

В настоящее время наибольшим признанием пользуются две системы хронологической классификации древнейших монет русского чекана, исключающие друг друга: система И. И. Толстого, который распределил монеты между Владимиром Святославичем (988–1015 гг.), Святополком Окаянным (1015–1018 гг.) и Ярославом Мудрым (1019–1055 гг.), подразделив монеты на типы[252], и система А. В. Орешникова, считавшего, что чеканка монет древней Руси, начавшись во времена Ярослава Мудрого, достигла наивысшего расцвета при Владимире Мономахе (1078–1125 гг.)[253], когда и прекратилась.

Прежде чем перейти к более детальному разбору классификации сребреников следует упомянуть о некоторых точках зрения на этот предмет в советской научной литературе, в основном последних лет, излагавшихся в плане продолжения дискуссии, возникшей после опубликования труда И. И. Толстого, и в плане борьбы все тех же двух мнений. Остановиться на этом здесь тем более уместно и важно, что существующие и в настоящее время глубокие расхождения в этом вопросе свидетельствуют об известном кризисе, в котором находится проблема хронологической классификации киевских монет.

К изучению древнерусских сребреников в наше время обращался ряд исследователей, среди которых прежде всего нужно назвать Б. А. Романова и Б. А. Рыбакова. Первый придерживается мнения И. И. Толстого, развитого и подкрепленного работами Н. П. Бауера; оговорки, которыми сопровождается изложение взглядов И. И. Толстого, недостаточно основательно отнесшего так называемые сребреники «Ярослава I и II типов» (по Толстому) к чекану Ярослава Мудрого, вполне закономерны[254]. Б. А. Рыбаков принимает мнение А. В. Орешникова и стремится подкрепить его археологическим материалом ненумизматического характера[255].

Если работы Б. А. Романова и Б. А. Рыбакова, будучи построены на фактическом материале, обостряют проблему, способствуя ее успешному разрешению, то вряд ли можно назвать полезными совершенно неаргументированные мнения А. А. Ильина[256] и Ф. И. Михалевского[257], отнесших без всяких объяснений златник и сребреник Владимира I типа Владимиру Святославичу, а остальные типы сребреников Владимира – Владимиру Мономаху, а также Г. Б. Федорова, тоже без объяснений отмечающего, что русские монеты «чеканились с X по начало XII в.»[258]. Стремление эклектически соединить две исключающие друг друга концепции является не путем к решению трудной проблемы, а уклонением от этого пути.

Строя свою систему классификации, И. И. Толстой высказал убеждение, что к необходимости чеканить собственную монету киевских князей привело принятие христианства, и рассматривал сам факт появления русских монет как «удовлетворение стремления к внешним признакам этой (христианской. – В. Я.) культуры, ранее удовлетворения реальных потребностей»[259]. В соответствии с этой посылкой И. И. Толстой относил многочисленные серебряные и редкие золотые монеты с именем Владимира к чекану Владимира Святославича и, опираясь на чтение надписей, наличие перечеканок и стилистическую эволюцию монет, устанавливал последовательность типов. В подтверждение своей классификации И. И. Толстой привлекал материал немногочисленных кладов иноземных монет, включавших в свой состав и сребреники. Начав с того, что древнейшие русские монеты призваны были для удовлетворения «казовой» стороны, И. И. Толстой тут же оговаривается, что уже при Владимире I они стали удовлетворять и реальные потребности, возникновение которых И. И. Толстой связывал с необходимостью заменить ходячую монету – дирхем, имея в виду кризис серебра на Востоке, достигший наибольшей остроты к началу XI в.[260]

Исходным пунктом построений А. В. Орешникова было представление о «высшей точке процветания» Киевской Руси, которой последняя якобы достигла при Владимире Мономахе, что и поддерживало уверенность автора в том, что «монеты чеканены им (Мономахом. – В. Я.), но не св. Владимиром»[261]. Подобно И. И. Толстому, и А. В. Орешников привлекал факты перечеканок монет, которые вполне умещаются в его системе классификации, не противореча последовательности типов, устанавливаемой по изменениям княжеского знака. Тем не менее классификация А. В. Орешникова не свободна от противоречий и не устраняет многих темных мест и неясностей.

В работах А. В. Орешникова отразились его ошибочные представления о хронологии южнорусских монетных кладов. Два клада, состоявшие исключительно из русских сребреников, свидетельствуют о некоторой хронологической обособленности обращения русских монет. По мнению же А. В. Орешникова, именно эта обособленность и противоречила датировке кладов рубежом X–XI вв. Как уже говорилось выше, очень долго принято было считать, что ввоз дирхема на территорию южной Руси прекратился только в 1015 г. – тогда же, когда восточная монета перестала проникать в Европу вообще. Если это так, то монета, чеканенная Владимиром, не могла бы быть обнаруженной в кладах, не содержавших вовсе куфических монет. В действительности же в южных областях Руси обращение дирхема доживает лишь до 960 х гг., т. е. прекращается еще до введения христианства. Здесь, следовательно, каких либо противоречий датировкам И. И. Толстого нет.

Согласно классификации А. В. Орешникова, расцвет древнерусской чеканки происходит по крайней мере через сто лет после прекращения ввоза серебра в южную Русь и является, таким образом, мало понятным, причем не может не вызывать возражения и мнение А. В. Орешникова о «высшей точке процветания» Киевского государства при Владимире Мономахе. Время Мономаха уже было временем феодальной раздробленности, а периодом высшего подъема державы Рюриковичей следует считать княжение Владимира Святославича.

Важнейшей заслугой А. В. Орешникова было то, что он применил к изучению русских монет теорию изменений княжеского знака; однако сама система древнейших княжеских знаков, предложенная А. В. Орешниковым, недостаточно последовательна, и основной принцип развития знаков, принятый им самим – от простого к сложному, – в ней выдержан лишь частично. Поэтому и классификация древнерусских монет, предложенная А. В. Орешниковым, встречает ряд возражений. Построенная А. В. Орешниковым генеалогическая схема знаков не подчиняется обязательному принципу изменения знака от отца к сыну и от старшего брата к младшему, неуклонно осуществлявшемуся до первой половины XIII в.[262]

Для классификации А. В. Орешникову послужило также определенное чтение фрагментарных надписей на монетах, толкование которых до сих пор, однако, остается спорным. В частности, отнесение монет с именем Петр, явившееся для А. В. Орешникова ключом для определения других монет, к чекану князя вышгородского Ярополка Петра основано на очень редком факте упоминания в летописи христианского имени князя Ярополка[263]. Между тем христианские имена большинства русских князей XI в. нам неизвестны совершенно. Более правильным является отождествление Петра со Святополком, т. к. княжеские знаки на монетах последнего принципиально – по своей схеме – не отличаются от знаков на монетах Петра. Различия между ними носят чисто орнаментальный характер и выражены не более ярко, чем различия между вариантами знаков на монетах Владимира даже в пределах одного типа сребреников этого князя. Если, по аналогии с несколько более поздними знаками на русских княжеских печатях, делить знаки на обычные и парадные варианты – а такое упрощение диктуется существованием множества непринципиальных вариантов одного и того же знака, то на древнейших русских монетах можно различать только три княжеских знака: Владимира, Святополка и Ярослава. Последний помещен на так называемом «Ярославлем сребре» – новгородских монетах Ярослава Мудрого и непосредственно с нашей темой сейчас не связан.

При сравнении основных посылок в более выгодном свете представляется система И. И. Толстого, которая строится с учетом экономического фактора и не допускает слишком продолжительного хронологического разрыва между обращением дирхема и обращением сребреника.

Находка в Новгороде при раскопках 1953 г. уникальной свинцовой печати дохристианского времени с изображением княжеского знака, чрезвычайно близкого знаку Владимира, и несущей имя «Изяслав», близко связала хорошо датируемый сфрагистический памятник с нашими сребрениками. Печать принадлежала сыну Владимира Святославича – Изяславу (ум. в 1001 г.). Она всеми элементами своей композиции тесно связывается с монетным типом сребреников, а знак на ней является простейшим усложнением знака монет Владимира. Датировка этой печати и ближайшая генетическая связь ее знака со знаком на монетах Владимира позволяют относить и последние Владимиру Святославичу[264].

Не менее существенная находка была сделана Новгородской экспедицией в 1954 г. При раскопках на Неревском конце была обнаружена трапециевидная металлическая подвеска с изображением княжеского знака, во всех деталях совпадающего со знаками на монетах Владимира. Подобные подвески были известны и ранее[265], однако только среди беспаспортных находок. Новая же подвеска извлечена из непотревоженного культурного слоя конца X в.[266]

Те же даты дают совместные находки сребреников с хорошо датирующимися другими монетами. Если чистота кладов русских монет на юге вызвана отсутствием в обращении каких либо других монет, то, проникая на север Руси и за ее пределы, сребреники неизбежно вступали во взаимодействие с различными монетами, обращавшимися на этих территориях. К кладам, характеризующим это взаимодействие, относятся Молодинский клад Псковской обл. 1010 г.[267], клад из Денисов под Переяславом, младшая точно датированная монета которого относится к 1009 г.[268], Поречьский клад б. Оршанского округа с младшими монетами 1010 х гг.[269], Ленчицкий клад из б. Калишской губ., относящийся по сопровождающему материалу к 1020–1025 гг.[270], наконец, клад из Шваана в Мекленбурге, который не содержал монет моложе 1025 г.[271] Клады эти датируются не только по их младшим монетам, но и по особенностям всего их состава. В частности, все клады русских находок сохраняют еще преобладание куфических монет, а это, как уже говорилось выше, признак первой половины XI в.

Не противоречат этой датировке и находки сребреников в курганных инвентарях. Четыре монеты Владимира были найдены в кургане близ имения Вотня в Старо Быховском уезде на Днепре вместе с монетой Саманида Нуха II (976–997 гг.)[272]. Пробитый сребреник был найден в Липлявском могильнике вместе с денарием, современным Владимиру Святославичу[273], сребреник Владимира был также найден в одном из курганов близ с. Липино Курской обл. в 1948 г. вместе с обрезанными в кружок дирхемами X в.[274] Наконец, следует указать на еще не опубликованную находку 13 сребреников Владимира и Святополка вместе с двумя саманидскими дирхемами 960 х гг. (Абдул Малик, 962 г. и Мансур, 969 г.) в курганах близ с. Митьковка Климовского р на Брянской обл.[275]

Все изложенное позволяет признать принципиальную правильность классификации И. И. Толстого и датировать южнорусские сребреники временем Владимира Святославича и Святополка Окаянного. Некоторые наблюдения дают возможность еще более уточнить датировки отдельных типов сребреников и с более правильных позиций подойти к пониманию сущности реформы Владимира Святославича.

Сравнение состава двух больших кладов сребреников – Киевского и Нежинского – показывает, что они очень отличаются друг от друга по составу. В Киевском кладе были лишь сребреники Владимира I типа (по Толстому). В Нежинском кладе представлены все остальные типы киевских монет, но нет ни одного экземпляра сребреников I типа. Это различие отразилось и в научной терминологии древнейших русских монет («киевские» и «нежинские» сребреники). Поскольку взаимоисключаемость этих монет наблюдается на одной и той же территории, причиной ее может быть только хронологический разрыв в чеканке первого и остальных типов. Факты перечеканок устанавливают относительно большую древность сребреников первого типа[276]. Ко времени выпуска сребреников второй группы должен был пройти известный отрезок времени, чтобы сребреники первой группы успели выйти из обращения. Этот разрыв не мог быть очень продолжительным: единство княжеского знака на всех типах монет Владимира говорит о том, что они были выпущены во время одного княжения (978– 1015 гг.), а присутствие на всех монетах христианских эмблем еще более суживает хронологические рамки чеканки Владимира Святославича (988–1015 гг.). Если обилие вариантов II, III и IV типов сребреников Владимира позволяет растягивать время их чеканки на последние 15 лет его правления, то чеканку монет первого типа приходится относить только к годам, непосредственно следующим за введением христианства.

Таким образом, чеканка собственно русских монет, предпринятая Владимиром Святославичем, непосредственно следует за периодом обращения в южной Руси дирхема и может быть связана с результатами кризиса восточного серебра, проявившимися на юге во всей полноте уже к этому времени. Однако стремление поддержать количество монеты в обращении не опиралось на действительные возможности. Мы видим, что даже постоянный выпуск монеты не был налажен; продукция эпизодических выпусков очень быстро уходила из обращения отчасти в сокровище, а главным образом, вероятно, как сырье ювелирного ремесла. Такие эпизодические выпуски ни в коей мере не могли способствовать укреплению монетного обращения. Напротив, они даже могли приводить к усилению колебаний цен на серебро и к большему расшатыванию монетного обращения.

Новейшая оценка этой реформы X в. была дана Ф. И. Михалевским. Он считал, что сребреники были выпущены Владимиром в целях вытеснения иноземной монеты собственными денежными знаками, и рассматривал эту реформу как проявление экономической мощи Киевского государства[277]. Однако древнейшие русские монеты были выпущены уже в тот момент, когда дирхем на юге полностью исчез из обращения; конкурировать им было не с чем. Для экономической же характеристики любой денежной реформы важно не ее начало, а ее результат.

Умещаясь в хронологические рамки бытования южной денежно весовой системы, киевские сребреники, по видимому, должны иметь весовые нормы этой системы. Следует сказать, что метрологический анализ их весьма сложен. Монеты Киевского клада были извлечены из земли в виде слипшегося комка и подвергались действию кислот и грубой механической очистке. Большое число монет из обоих кладов оказалось фрагментированным[278].

Следует учитывать и специфические трудности становления совершенно нового для Руси производства и, в частности, подгонки (ковки) серебряных листов для вырезки кружков. Поэтому при выяснении весовой нормы сребреников нужно обращать наибольшее внимание на лучшие по сохранности монеты. Как видно из весовой диаграммы сребреников (рис. 52), их весовая норма заключена в пределах 2,9–3,3 г. Эта величина ровно вдвое превышает норму резан Стародединского клада (1,64 г X 2 = 3,28 г) и по своему положению в системе является куной.

Очень важен вопрос о времени появления еще одной группы памятников южной денежно весовой системы – шестиугольных слитков. К настоящему времени зафиксировано уже свыше сотни кладов и отдельных находок таких слитков. В большинстве своем клады киевских слитков обнаружены без сопровождающего материала. Лишь в трех случаях они включали в свой состав византийские монеты: в киевском кладе 1889 г. из усадьбы Гребеновского было два солида 1081–1143 гг.[279], в кладе из Сахновки, обнаруженном в 1900 г., содержались также две золотые монеты 1143–1180 гг.[280], наконец, в Старо Рязанском кладе, обнаруженном в 1908 г., при раскопках, шестиугольный слиток сопровождался 18 медными византийскими монетами 1081–1143 гг.[281]

Перечисленные находки и послужили основой для того, чтобы ограничивать время бытования шестиугольных слитков XII – первой половиной XIII в. Что касается находок слитков в вещевых кладах, последние обычно датировались самими слитками, а вещи точной даты не дают. На принятие этой поздней даты для начала обращения шестиугольных слитков повлиял и состав многочисленных кладов, не содержащих сопровождающего материала. Действительно, западные монеты обращались на Руси еще в начале XII в.; если с ними шестиугольные слитки не встречаются, это, казалось бы, и должно говорить об их появлении не ранее XII в. Принятием этой датировки разрыв во времени между концом обращения на юге монет и началом обращения слитков определяется в сотню лет.

Связь весовых норм монет и слитков могла бы казаться загадочной и трудно объяснимой. Однако при таком установлении даты обойдено чрезвычайно важное обстоятельство: шестиугольные слитки обращались лишь внутри очень небольшого ареала. В область основного их распространения западная монета вообще никогда не проникала. Даже в том случае, если бы эти слитки появились уже в конце первой четверти XI в., их клады не могли бы включать в свой состав какие либо монеты. Поэтому само обилие кладов шестиугольных слитков, лишенных сопровождающего материала, дает основание сомневаться в правомерности принятого в современной литературе сужения их датировки. Эти сомнения в известной степени подтвердились в 1954 г., когда в Новгороде при раскопках на Неревском конце шестиугольный слиток был обнаружен впервые в непотревоженном слое культурных напластований второй половины XI в.[282]

Если разрыв во времени между обращением монеты и слитков в южных областях Руси и существовал, то он был менее значительным, нежели это принято считать.

[Александр Кас]

Денежно весовые системы домонгольской Руси. Предисловие
Вопросы, связанные с историей древнерусских денежных систем, составляют существенную часть проблематики денежного обращения русского средневековья. Степень развития денежно весовых систем отражает состояние денежного обращения вообще и, в первую очередь, состояние внутреннего денежного обращения. Существовала ли в домонгольское время на всей территории древней Руси единая денежно весовая система или было несколько локальных систем, были ли эти системы заимствованы извне или они образовались в результате самостоятельного метрологического творчества восточных славян, наконец, сложились ли эти системы сразу или развивались постепенно – такие вопросы, возникающие перед исследователем денежно весовой метрологии домонгольской Руси, в своем решении проливают свет на основные проблемы истории русской средневековой экономики.

Проблематика древнерусского денежного обращения является по существу проблематикой древнерусского товарного обращения, ибо история денежного обращения может существовать только как история товарно денежного обращения. Поставленные выше вопросы могут быть сформулированы и иначе: преобладала ли в домонгольской Руси система общерусских экономических связей в сфере товарно денежного обращения, или эти связи были локально замкнутыми; в какой степени внутреннее экономическое развитие Древней Руси определялось внешнеторговым фактором; насколько интенсивным было развитие внутрирусской торговли?

В нашей исторической литературе до сих пор не существует полного единства мнений по этим и многим другим, затронутым в настоящем исследовании вопросам. Случайность и неполнота письменных источников, а для VIII–X вв. фактическое их отсутствие чрезвычайно затрудняют изучение экономики Древней Руси. Археологические памятники, изучение которых широко развернулось в последние годы, в значительной степени восполняют недостаток письменных источников, но и их пока недостаточно. Различная сохранность археологических материалов, относящихся к разным районам или к разным периодам, несоизмеримость масштабов археологических работ в разных пунктах, сильнейшее отставание в изучении деревни – все эти обстоятельства дают в руки исследователя русской средневековой экономики весьма неравноценный материал.

Однако дискуссионность многих проблем древнерусской экономики определяется не только неполнотой материалов указанного выше рода. Существенным недостатком в подходе к изучению товарного обращения Древней Руси является забвение или в лучшем случае очень поверхностное использование того богатейшего материала, который по праву должен занимать основное место, – многочисленных остатков самого товарного обращения, т. е. монет и слитков, обслуживавших торговлю Древней Руси.

Значение нумизматических материалов для решения важнейших проблем истории древнерусского народного хозяйства определяется не только тем, что те или иные монеты непосредственно участвовали в товарно денежном обращении. Монеты и клады монет особенно ценны тем, что могут наиболее правильно отразить особенности этого обращения в разные периоды и в разных районах.

Монетные клады никогда не были и не могут быть предметом специальных научных поисков. Случайно обнаруживаемые, они, тем не менее, дают основу для случайных выводов только тогда, когда рассматривается единичный клад или единичная находка. Но сравнительное изучение ряда кладов дает основу уже для методически правильных выводов, а изучение широкой совокупности кладов позволяет восстановить картину древней экономики. При массовости находок сама случайность их обнаружения превращается в достоинство. Имея в руках сотни монетных находок из одного района и единицы из другого, или множество кладов одного периода и только единичные клады другого периода, исследователь может судить о территориальных или хронологических закономерностях обращения монеты. Случайность находок в таких случаях является отражением действительных закономерностей обращения, а их материал дает наиболее объективную картину товарно денежного обращения древности.

Нумизматический материал чрезвычайно красноречив. Сложность монеты как объекта исследования кажется сложностью клубка, в котором переплетаются нити самых разнообразных исторических элементов. Историки и искусствоведы, метрологи и историки техники, экономисты и палеографы уже не один десяток лет успешно распутывают этот клубок, привлекая нумизматику для освещения многих темных уголков нашей исторической науки. Однако только синтез разнородных специальных достижений в работе над монетой может способствовать окончательному решению специальных вопросов в отдельности, а решение каждой даже малой проблемы при изучении монеты вызывает к жизни ряд других проблем, порою уводящих исследователя в сторону от его основной задачи, но в конечном счете способствующих правильному ее решению.

Такие отступления оказались неизбежными и в настоящей работе, тем более что дискуссионности основных проблем истории древнерусской экономики до сих пор соответствует и дискуссионность основных проблем русской нумизматики. Многоплановость настоящего исследования ни в коей мере не свидетельствует о претензиях автора на некое всеобъемлющее освещение истории русского денежного обращения домонгольского времени. Целью работы остается исследование возникновения русских денежно весовых единиц, реконструкция денежных систем и изучение их эволюции, на основании которых строятся и исторические выводы работы.

Один из первоначальных вариантов предлагаемой читателю работы, подготовленной на материалах главным образом Государственного Исторического музея (Москва) и Государственного Эрмитажа (Ленинград), был защищен автором в качестве кандидатской диссертации на историческом факультете МГУ[1]. Частичные результаты ее были опубликованы в печати[2].

Считаю своим приятным долгом выразить искреннюю благодарность за помощь в работе А. В. Арциховскому, А. А. Быкову, И. Г. Спасскому, Л. В. Черепнину, С. А. Яниной. Автор многим обязан также А. А. Сиверсу, скончавшемуся 24 сентября 1954 г.

[Александр Кас]

Некоторые общие вопросы монетного обращения домонгольской Руси
Теоретические расчеты величины основных русских денежно весовых единиц должны выдержать проверку на метрологии массового монетного материала, к обзору которого мы переходим.

Нам придется иметь дело с тремя основными группами иноземных монет, бытовавших на Руси в IX–XI вв. и использовавшихся восточными славянами в качестве средства местного денежного обращения. Наиболее многочисленную группу составляют куфические дирхемы – тонкие серебряные монеты диаметром около 20–25 мм, обе стороны которых покрыты арабскими надписями. Тип куфического дирхема сложился на Востоке в самом конце VII в. и на протяжении четырех веков оставался единственным типом мусульманской серебряной монеты. В центральной части обеих сторон дирхема помещены строчные легенды, содержащие благочестивые изречения и имена правителей, в обязательных круговых легендах этих монет – продолжения изречений и наиболее существенные для нас сведения о месте и годе чеканки монеты.

Малочисленную, но характерную для определенного периода группу монет составляют сасанидские драхмы, более толстые серебряные монеты, несущие на одной стороне изображение жертвенника и стоящих по его сторонам человеческих фигур, а на другой стороне – портрет сасанидского царя. На этих монетах также помещены имена правителей и даты чеканки, осуществлявшейся в V – начале VII в. (более ранние сасанидские монеты для наших кладов нехарактерны). К той же группе следует отнести и более поздние монеты испегбедов и арабских наместников Персии середины – второй половины VIII в., использовавших в чеканке сасанидский тип. Эти монеты более тонкие, чем сасанидские. Размер сасанидских и испегбедских монет близок размеру куфического дирхема.

Наконец, третью и весьма многочисленную группу составляют западноевропейские денарии X–XI вв. – небольшие, менее 20 мм в диаметре тонкие серебряные монеты, несущие на себе изображения чеканивших их правителей, различных религиозных эмблем и надписи о месте чеканки. Последние иногда отсутствуют и заменяются именами герцогов или святых. Дат на денариях нет, и хронологическое их определение является более суммарным, нежели определение дат дирхемов.

Особую группу составляют также византийские милиарисии с греческими надписями и с изображением императора (часто с соправителем), а с VIII в. – с изображением «голгофского креста», но они в русских кладах чрезвычайно редки. Их малочисленность противоречит той роли в процессе формирования русского денежного обращения, какую византийскому милиарисию отводили некоторые авторы[126].

Прежде чем приступать к детальному изучению всех этих монет в русских кладах, нам следует обратиться к некоторым общим вопросам, имеющим не только методическое значение, но важным и для характеристики монетного обращения домонгольского времени в целом.

Обращаясь к монетному материалу, нам постоянно придется иметь дело с его хронологическим анализом. В связи с этим необходимо найти вполне определенную точку зрения в вопросе о принципах датирования монетных комплексов – кладов. Точно так же целесообразность метрологического анализа монетного материала станет для нас несомненной лишь после того, как будет твердо установлен сам характер приема иноземной монеты в русском денежном обращении.

[Александр Кас]

Принципы датирования монетных кладов

Хронологическое изучение состава монетных кладов является основой, на которой строится настоящее исследование. Эволюция денежно весовых систем должна находить отражение в весовых нормах монет, сменявшихся в обращении. Но метрологическое изучение этих норм только в том случае будет правильным и плодотворным, если удастся выяснить, какие именно группы монет преобладали в обращении в то или иное время и как происходило выделение новых преобладающих монетных групп.
Располагая датами выпуска, обозначенными на самих монетах русских кладов, мы стоим перед задачей – в закономерности состава кладов найти новый смысл этих дат для наших целей, т. е. для достаточно обоснованного определения хронологии обращения тех или иных видов монет на Руси. Сравнительное изучение состава монетных кладов в его динамике, таким образом, преследует сразу две цели: оно дает основание для точной датировки кладов и выясняет эволюцию состава денежного обращения.
Классические труды Р. Р. Фасмера по периодизации обращения куфических монет в Восточной Европе[127] предопределяют методику исследования хронологических изменений в составе русских кладов, примененную в настоящей работе. Р. Р. Фасмер обосновал периодизацию русских кладов IX – начала XI вв. Он выяснил, что состав русских кладов изменялся закономерно, что кладам одного и того же времени присущи общие закономерности их состава, и наоборот, разновременные клады резко отличаются в этом отношении. Установив, что клады IX в. по преимуществу слагаются из аббасидских монет, а клады X в. состоят в первую очередь из саманидских, Р. Р. Фасмер отметил, что их состав существенным образом изменялся и внутри этих крупных хронологических подразделений. Он выделил период преобладания в течение первой четверти IX в. в кладах аббасидской монеты африканского чекана, тогда как в период с конца первой четверти IX в. до начала X в. безраздельно господствуют в обращении уже азиатские монеты Аббасидов. Затем наступает период обращения исключительно саманидских монет, продолжавшийся с начала X в. до 960 х гг., и наконец, последний период обращения дирхема (960–1014 гг.), который характеризуется внедрением в русское обращение заметного количества монет Бувейхидов и Зияридов при продолжающемся господстве дирхемов саманидского чекана.
Поскольку Р. Р. Фасмер основывал свое деление исключительно на внешних признаках, даже не ставя вопроса о том, как особенности состава кладов отражают развитие русской денежной системы в разные периоды, и не связывая непосредственно эволюцию состава денежного обращения, прослеживаемую по составу монетных кладов, с историей самого денежного обращения, его периодизация отличается известной условностью. Однако значение ее трудно переоценить. Создав ее, Р. Р. Фасмер установил то основное, без чего углубленное изучение денежного обращения Руси было бы немыслимо.
Значение открытий Р. Р. Фасмера становится особенно наглядным, если обратиться к общим историческим работам и специальным нумизматическим трудам, касающимся не только проблемы датировки русских монетных кладов, но и более общих вопросов истории русского денежного обращения.
Вопрос о приемах и принципах датировки монетных кладов в литературе ставился неоднократно. Он, в частности, имеет решающее значение для датировки тех монет, которые не несут на себе дат. Поэтому споры о приемах датировки кладов достигли наибольшей остроты в дискуссии о не имеющих даты выпуска древнерусских сребрениках, которые в ряде случаев были обнаружены в кладах вместе с хорошо датируемыми куфическими и западноевропейскими монетами.
Издавший первый свод русских сребреников И. И. Толстой выдвинул следующие положения для определения даты клада: 1) хронологические границы находимых в кладе монет редко превышают период жизни человека, т. е. 40–50 лет; 2) в составе клада не бывает скачков, и наличие хронологических пробелов в составе того или иного клада указывает, что он не дошел до исследователя целиком; 3) время зарытия клада определяется его позднейшими монетами; 4) в кладе преобладают над другими монеты позднейшие, которые к тому же принадлежат либо той стране, в которой клад был зарыт, либо ближайшей к ней[128].
В лице Н. П. Чернева явился оппонент, выдвинувший на каждое положение И. И. Толстого свое контрположение: 1) «В огромном большинстве случаев клад представляет собой сбережения, сделанные человеком в течение всей его трудовой жизни. Сбережения… накапливались понемногу …часто клад является продуктом деятельности не одного лица, а нескольких поколений, следовательно, его нельзя втискивать в узкие границы человеческой жизни»; 2) хронологические «скачки» в составе кладов «далеко не всегда являются признаком его расхищения… Легко может случиться, что пополнение клада происходит через долгие промежутки времени»; 3) «позднейшие монеты не всегда указывают на время закопания клада… Монеты, составляющие клад, могли долгое время сохраняться вместе с прочим имуществом данного лица и быть зарытыми в землю лишь под влиянием чисто случайных обстоятельств»; 4) «Состав клада зависит от весьма различных обстоятельств и случайностей», а поэтому в нем необязательно должны преобладать поздние монеты или монеты, чеканенные близ места сокрытия клада[129].
Характерно, что эта дискуссия велась по линии чисто логических, а подчас даже «психологических» рассуждений и не сопровождалась анализом фактического материала. Спорящие стороны не иллюстрировали своих положений конкретными примерами и явно злоупотребляли категорической формой. Поэтому гораздо больший интерес представляет продолжение дискуссии, возобновившейся уже в советское время, в 20 х и 30 х гг. Спор был возобновлен Н. П. Бауером, датировавшим клады по младшей монете, и возражавшим ему А. В. Орешниковым[130]. Последний отметил, что диапазон хронологического колебания монет в составе кладов достигает в ряде случаев 211, 218, 298 и даже 368 лет, а русские монеты в кладах встречаются в неизмеримо меньшем количестве, нежели привозные. Указав, что завоз восточных монет на Русь прекратился в 1014 г., А. В. Орешников писал, что куфические монеты «могли быть зарыты 100 лет спустя» после их привоза[131].
Резюмируя возражения, высказывавшиеся по адресу И. И. Толстого и Н. П. Бауера, можно сказать, что главное в них сводилось к тому, чтобы признать за обращавшимися на Руси монетами возможность раз и навсегда оставаться в обращении. Г. Ф. Корзухина в своем капитальном исследовании о русских вещевых кладах обобщила это положение: «…монеты же при отсутствии собственного чекана, раз попав в пределы Руси, имели хождение здесь и несколько столетий спустя после их выпуска»[132]. В работе Г. Ф. Корзухиной это положение нашло заметное применение, поскольку она считает возможным к дате младшей монеты отдельных кладов прибавлять в виде хронологического корректива до сотни лет[133]. В общих положениях ее работы нашли отражение и необычайно широкий хронологический диапазон состава монетных кладов, и черневские «скачки» в их накоплении. Хронологический диапазон вещевых кладов (полтора два столетия) даже противопоставляется диапазону монетных кладов, причем в качестве «характерного примера» приводится Гнездовский клад 1868 г.,[134] в котором было 20 монет подвесок (!), относящихся к VI, VIII и X–XI вв.
Разумеется, дошедшие до нас в виде кладов комплексы монет могли составляться в тех или иных случаях и в течение долгого времени, и за очень короткий срок, будучи выхваченными из «живого» обращения. Отсутствие такого деления в построениях Н. П. Чернева и А. В. Орешникова и переоценка фактора длительного накопления являются самым крупным недостатком. При массовом изучении русских кладов очень важно разобраться в том, какие из них действительно являются кладами длительного накопления, а какие сложились в самый короткий срок. Последние представляют наибольший интерес для исследователя, т. к. каждый из них является как бы моментальным фотографическим снимком с состава денежного обращения в тот или иной более или менее точно датируемый период.
А. К. Марков в своей топографической сводке восточных кладов[135] обычно указывал даты самой ранней и самой поздней монет в кладе. На такие то даты и опирался А. В. Орешников, когда возражал И. И. Толстому и Н. П. Бауеру. Тот же прием применен и Г. Ф. Корзухиной в описании монетной части смешанных кладов. Но при таком подходе, например, Переяславский клад с младшей монетой 1015 г. должен быть назван кладом чрезвычайно длительного накопления, т. к. в нем была обнаружена одна стертая римская монета первых веков н. э. То же можно сказать о Молодинском кладе 1010 г., включавшем в свой состав аршакидскую драхму I в. н. э., да и о всяком вообще кладе, будь он даже самого компактного состава по датам выпуска всей массы его монет, если в нем случайно замешалась хоть одна очень старая монета, что бывает так часто. Отдельные монеты очень ранней чеканки, как известно, задерживаются в обращении при любом характере последнего, но вполне очевидно, что не они определяют лицо монетного состава обращения и в данном случае лицо клада. Кладами длительного накопления следует считать лишь такие, весь состав которых принципиально отличается от состава синхронных им обычных кладов.
Расхождения в вопросе о принципах датировки кладов не имеют характера спора чисто источниковедческого, важного только для решения тех или иных хронологических проблем нумизматики и археологии. Важнее всего здесь то, что датировка кладов решает большие проблемы обращения иноземной монеты на территории Восточной Европы. Если эта монета служила, как утверждают, в основном целям накопления, будут совершенно неизбежны и вполне понятны и широкие границы хронологического состава кладов, и «скачки» в их составе, и все те явления, которые вносят известный произвол и условность в датировку кладов. Приняв положения Н. П. Чернева и А. В. Орешникова, мы должны прийти к выводу об относительной слабости денежного обращения древней Руси. Если же хронологический диапазон кладов узок, если дата зарытия близко совпадает с датой младшей монеты клада, то состав монетного обращения, следовательно, постоянно обновляется, а это может свидетельствовать только о том, что монета была по преимуществу средством обращения.
Вполне понятно, что процесс обновления состава денежного обращения даже в условиях сравнительно развитого оборота не протекал прямолинейно. О сложности этого процесса на территории Восточной Европы, использовавшей ввозимую иноземную монету, нам придется говорить и дальше; как будет показано, эта сложность определялась не временными возвращениями к использованию монеты как средства накопления по преимуществу, а особенностями состава самих ввозимых монет. Но эти особенности не способны существенно изменить общей характеристики развития денежного хозяйства на Руси.
Работы Р. Р. Фасмера внесли ясность в те явления, в которых принято было видеть отсутствие системы. Сама возможность деления кладов по их составу на хронологические группы уже свидетельствует о движении состава русского денежного обращения, об его систематическом обновлении. Однако, создавая свою периодизацию, Р. Р. Фасмер оставлял в стороне вопрос о характере денежного обращения Древней Руси. Отчасти поэтому его замечательные, плодотворные идеи не вызвали, как можно было бы ожидать, продолжения и развития дискуссии в новом направлении. Авторитет в вопросе о датировании кладов такого выдающегося знатока нумизматики, каким был А. В. Орешников, остался почти непоколебленным.
Правильное представление о хронологии древнерусского монетного обращения может дать только полное изучение состава всех известных к настоящему времени русских монетных кладов домонгольского времени, детальное выяснение изменений в их составе и сравнение кладов, наиболее близких по дате их младших монет.
Результаты изучения хронологического состава русских кладов IX – начала XI в. видны на табл. I, к которой ниже придется постоянно обращаться при подробном разборе состава монетного обращения по периодам. В ней монеты большого числа кладов сгруппированы по десятилетиям их чеканки и указано процентное соотношение числа монет каждого десятилетия к общему количеству поддающихся точному определению монет всего клада. При этом, естественно, в ряде случаев подсчет охватывает не все монеты клада; однако, как было отмечено еще П. Г. Любомировым, стертые дирхемы составляют в русских кладах крайне незначительную часть, которая не может сколько нибудь заметно изменить общую характеристику клада[136]. В большинстве случаев стертые монеты единичны[137]. В таблице учтены далеко не все зарегистрированные к настоящему времени клады. В большинстве случаев они в литературе описывались настолько кратко, что подсчет монет в них по десятилетиям вовсе не представляется возможным. Такие поверхностные описания долго удовлетворяли нумизматов, а сами клады не сохранялись. Их монеты, как правило, вкладывались в систематические коллекции и обезличивались; восполнить литературные данные о многих кладах, зарегистрированных несколько десятилетий назад, невозможно даже при обращении к музейным коллекциям. В таблицу вошли лишь клады, описанные или сохраненные с полнотой, достаточной для подсчета монет по десятилетиям.
Следует учитывать, что клады, с которыми нам постоянно придется иметь дело, даже те, которые были описаны подробно, в некоторых отношениях очень трудно сравнивать между собой. Кладом мы называем любой комплекс монет, некогда зарытых в землю в целях сохранения или случайно попавших в нее. Кладом называют и несколько монет, и комплекс, состоящий из тысяч монет. Понятно, что большие клады полнее отражают состав денежного обращения, характерный для периода их зарытия, а малые дают более суммарные сведения. Однако мы привыкли называть кладом и неполный комплекс монет, а иногда и очень малую часть клада, т. к. утрата той или иной части монет, как правило, расхищаемой находчиками, почти неизбежна.
Можно назвать немало случаев, когда части одного и того же клада, большие и малые, становились известны после более или менее длительного периода и в литературе фигурировали как самостоятельные клады. Тем не менее даже и часть клада способна отражать состав денежного обращения, поскольку изъятие монет не может не носить случайный характер. Утрачиваются не обязательно монеты, изменяющие общую картину клада, а первые попавшиеся, и часть приобретает характер своего рода «пробы», взятой из целого. Поэтому, обращаясь, например, к таким кладам, как пудовые Великолукский или Струповский, из которых до исследователей дошли лишь десятки экземпляров монет, мы вправе относиться к этим остаткам больших кладов если не как к небольшим самостоятельным кладам, то как к части, позволяющей составить общее и достаточно ясное представление о целом. Эту мысль хорошо выразил Н. П. Бауер: «Неумелые руки отберут случайно, а случай сохранит вероятнее всего основное процентное соотношение»[138]. Имея незначительные остатки больших кладов, мы, разумеется, можем и должны их рассматривать лишь на фоне тех кладов, которые дошли до нас в своей основной части.
Весьма сложен вопрос о том, что характерно и важно в составе клада и что случайно и второстепенно. Мы должны стремиться к тому, чтобы выяснить по составу кладов ту определяющую часть состава монетного обращения, которая оказывала непосредственное влияние на развитие денежных систем Руси, и отделить те монеты, которые для обращения тех или иных периодов являются нехарактерными и случайными. Опаснее всего было бы подойти к решению этого вопроса механически.
Примесь ранних монет в обращении того или иного периода может иметь очень различный характер, определяемый в основном по количеству таких ранних монет. Так, например, в начальном периоде обращения дирхема на Руси вместе с «молодой» монетой из обращения Востока приходит довольно много монеты сравнительно старой, которая в течение известного времени наравне с другими, «младшими» монетами более или менее активно воздействует на формирование русского обращения. Начало активной торговли с Русью немало способствовало очищению от ранних монет обращения самого Востока. Позже, когда приток масс все новой и новой монеты делает свое дело, насыщая и изменяя состав русского обращения, те же самые старые монеты «первого призыва», удерживающиеся в обращении во все меньшем числе, переходят в разряд случайной примеси, реликта. Сам состав кладов подсказывает нам, как следует смотреть на те или иные отсталые по дате монеты: когда они составляют более или менее компактную группу, или когда они во многих повторностях предстают перед нами как пережиток прошлого, случайная примесь, уже ни в какой мере не характерная для обращения времени сокрытия клада. Основная, определяющая группа монет клада в своей компактности однородных или различных монет выделяется после хронологического анализа достаточно четко и ясно.
Подходя к анализу русских кладов с целью выяснения обычного хронологического диапазона определяющей части их комплексов, мы можем говорить о том, что для кладов X в. ранняя граница этой части может быть датирована рубежом IX–X вв. Что касается кладов IX в., ранняя граница определяющей группы монет в них по составу кладов не выделяется так же четко, однако вполне понятно, что обращение восточных монет на Руси не могло начаться ранее их ввоза. Последний начинается, как будет показано далее, в конце VIII в., и это уже дает нам нужную датировку.
Формально обобщая материалы, изложенные в таблице, можно было бы утверждать, что теоретически
Хронологический диапазон определяющей части кладов, таким образом, не является постоянным. Он сам колеблется от 20 до 130 лет, причем больше половины подсчитанных кладов не подтверждает мнения И. И. Толстого об обычном хронологическом диапазоне клада, якобы равном среднему протяжению человеческой жизни. Н. П. Чернев такие клады, несомненно, посчитал бы за клады длительного накопления, «являющиеся продуктом деятельности не одного лица, а нескольких поколений». Но в действительности огромное, подавляющее большинство таких кладов не принадлежит к числу сокровищ длительного накопления. Все клады второй половины IX в., так же как и большинство кладов второй половины X в., отличаются сравнительно большим хронологическим диапазоном составляющих их монет. Нельзя же на основании этого делать вывод о том, что в первой половине IX в. и в первой половине X в. зарывались исключительно клады, составленные за короткий срок, а во второй половине IX в. и во второй половине X в. – почему то только клады длительного накопления. Очевидно, что в указанные периоды составу денежного обращения была свойственна меньшая хронологическая компактность материала и существовали определенные причины, в силу которых в обращении удерживалось сравнительно много старой монеты. Вопрос о причинах этого явления будет специально рассмотрен ниже, здесь же важно отметить само наличие указанной особенности.
Здесь очень уместно возразить против злоупотребления термином «длительное накопление» в отношении кладов. Теоретически возможен, конечно, случай, когда клад окончательно сложился в результате последовательного пополнения омертвленного сокровища в течение продолжительного времени. В нем наслаиваются, а точнее – перемешиваются несколько «проб», разновременно взятых из обращения. Однако среди нашего материала можно назвать лишь один такой клад – Новгородский 953 г. Все остальные с 20 , 50– и даже 130 летним диапазоном к числу «скопидомских» сокровищ относить невозможно: их состав, повторяющийся в сериях близких по времени кладов, является составом самого денежного обращения тех эпох, в которые они были сокрыты.
Анализ данных нашей таблицы приводит к выводу об исключительной закономерности движения состава русского монетного обращения в IX – начале XI вв. Последовательность кладов, расположенных согласно дате их младшей монеты, полностью совпадает с последовательностью изменений в общем составе этих кладов, которая благодаря этому представляется чрезвычайно закономерной. Если вносить какие либо коррективы к показаниям младших монет и датировать отдельные клады с той или иной значительной временной надбавкой, что допускали Н. П. Чернев и А. В. Орешников, вся стройность таблицы, вся ее логика будет опрокинута.
Вполне понятно, что небольшие коррективы в 5–10 лет картины не меняют, но поскольку внесение нами каких либо поправок неизбежно имело бы характер механический, практически правильнее всего (ввиду малой величины этих коррективов) условно датировать в работе все клады годом их младшей монеты. Такой подход ставит их в равные условия и является более удобным, нежели рискованные в каждом случае поправки.
Датируя клад годом чеканки его младшей монеты, не будем забывать, что между этим годом и временем зарытия клада всегда должен находиться известный промежуток, на который приходится хотя бы путь монеты от места ее изготовления к областям Восточной Европы. Хронологическая последовательность отдельных кладов, близких по датам младших монет, может быть в действительности несколько отличной от последовательности этих дат. Тем не менее корректив не может быть ни большим, ни слишком разным, на что указывает та закономерность, с которой клады, датированные по младшим монетам, расположились в таблице.
Если бы, допустим, из числа 44 подсчитанных монет Пейпусского клада с младшей монетой 863 г.[139], относящегося к тому периоду, когда русским кладам был присущ не только широкий хронологический диапазон, но и преобладание ранних монет над более поздними, случайно не сохранились три младшие монеты, этот клад пришлось бы датировать уже 824 г. Однако, обратившись к другим кладам 820 х гг. и внимательно сравнив их состав с составом Пейпусского клада, мы сразу же обнаружили бы случайное отсутствие в нем поздних монет. В кладах 20 х гг. IX в. явно преобладают монеты 770–800 гг., тогда как в Пейпусском кладе преобладают монеты 790–810 гг., что свойственно и другим подсчитанным кладам 60 х гг. IX в.
Исключительная закономерность смены состава монетного обращения, демонстрируемая таблицей, подтверждает правильность приемов Р. Р. Фасмера, придававшего при датировке кладов исключительное значение показаниям младшей монеты и не допускавшего произвольных коррективов. Приведенный выше пример показывает, что право на какие либо значительные поправки к дате может дать только тщательное изучение состава кладов, который и является определяющим в окончательной датировке клада.
В подробностях состава монет, образующих клад, отражаются закономерности монетного обращения. Поэтому правильность датировки любого монетного клада может быть достигнута только в том случае, если клад будет изучен на фоне общих закономерностей этого обращения.
Тот же вывод подтверждается и изучением династического состава русских кладов (см. табл. II). Эта таблица составлена для другой цели: она играет вспомогательную роль при метрологическом изучении монет различных династий, позволяя выяснить, какое значение монеты тех или иных государств и государей имели в различные периоды русского денежного обращения. Династические группы монет в ней размещены по горизонтали в последовательности появления в кладах их первых монет. Исключение сделано для Византии, монеты которой в кладах появляются очень рано, но характерными становятся лишь во второй половине X в. Составленная по тому же принципу, что и таблица хронологического состава русских кладов, эта таблица дает точно такую же картину закономерных изменений в составе денежного обращения.
Таблица наглядно показывает полное преобладание аббасидских монет в кладах IX в. и саманидских – в кладах X в. Однако наибольший интерес для характеристики эволюции состава денежного обращения представляют наблюдения над монетами остальных династий, составляющими как бы свиту основной части монет. Клады, близкие друг другу по дате их младшей монеты, близки и по династическому составу. Некоторая примесь монет Испегбедов, Идрисадов, губернаторов Тудги и испанских Омейядов характерна только для кладов первой трети IX в. Вполне закономерно происходит устранение из обращения монет Аглебидов и Зеидидов, Тахиридов, Саффаридов и Омейядов. Обращение очищается от целых категорий ранних монет, усваивая монеты новых династий. Для каждого узкого периода обращения складываются свои неповторимые сочетания монет различных династий.
Таблица хронологического состава русских кладов учитывает только материал обращения IX – начала XI в. Более поздние монеты – западноевропейские – не имеют обозначения даты чеканки и датируются более суммарно. Поэтому точный подсчет их по десятилетиям, как в кладах датированных куфических монет, невозможен. Однако клады западноевропейских денариев XI в. были хорошо изучены Н. П. Бауером, который установил существование в денежном обращении XI в. тех же принципов постоянного обновления состава монет, которые существовали в IX–X вв.[140]
В связи с особенностями денежного обращения XI в. следует сказать несколько слов о характере пережиточного бытования в это время куфической монеты. Выше цитировалось утверждение А. В. Орешникова о том, что куфические монеты могли быть зарыты в виде кладов «100 лет спустя» после того, как завоз их в Восточную Европу прекратился в 1014 г. Молодинский клад с младшей монетой 1010 г., Переяславский клад с младшей монетой 1015 г., Поречьский клад с младшей монетой 1020 г., по Орешникову, следует датировать даже XII в., поскольку оказавшиеся в названных кладах монеты Владимира он приписывал Мономаху. Такие предположения еще имели бы некоторую долю вероятности, если бы на смену куфическим монетам не пришли никакие другие монеты; но этого не случилось. После 1014 г. доживающие куфические монеты вступили во взаимодействие со вновь приливающими в русское обращение западными монетами, и именно последние дали основания для правильной датировки перечисленных кладов.
Куфические монеты в кладах XI в. это не просто доживающие монеты, завезенные еще в X в. И их династический состав имеет свои особенности. Как это видно из таблицы II, в кладах XI в. появляются монеты таких династий, которых еще не знали и не могли знать клады X в. – Симджуридов, Джуландидов, Илеков, Салларидов, Джаффаридов и др., т. е. монеты, занесенные в Восточную Европу последней слабой волной восточного серебра. Р. Р. Фасмер установил и дальнейшую судьбу куфических монет в кладах XI в. Они постепенно, но, в общем, очень быстро исчезают из обращения. Если к концу первой четверти XI в. они составляли 90–50 % всех монет кладов смешанного состава, то уже к середине XI в. они полностью и повсеместно исчезли из обращения. Период переживания куфических монет в русском обращении после 1014 г. составляет не 100 лет, как думал А. В. Орешников, а всего навсего лет 35[141]. Такой небольшой срок потребовался для полного устранения из обращения восточной монеты.
Таким образом, приемы датирования кладов, установленные применительно к материалу IX и X вв., действительны и для кладов XI в.
При рассмотрении подробностей состава русского монетного обращения в различные периоды, которому посвящен весь следующий раздел исследования, материал излагается согласно общей периодизации кладов куфических монет, предложенной Р. Р. Фасмером. Несмотря на отмеченную ее некоторую условность и даже благодаря этой условности, она является наиболее удобной для последовательного рассмотрения материала. То обстоятельство, что для большого числа зарегистрированных кладов мы располагаем только суммарным описанием, позволяет и датировать их лишь суммарно, в пределах тех периодов, которые были установлены Р. Р. Фасмером. Так, например, наличие в том или ином кладе зияридских или хамданидских монет дает полное основание относить его к последней трети X – началу XI в., но не обеспечивает более точной его датировки. Между тем для решения многих вопросов необходим по возможности полный учет топографических сведений в пределах достаточно обширных периодов. Наиболее правильная датировка значительной части кладов может быть поэтому предпринята только на основании схемы Р. Р. Фасмера, при условии ее некоторого уточнения.

[Александр Кас]

Роль иноземной монеты в русском денежном обращении
Выяснение роли восточной и западной монеты в денежном обращении Восточной Европы имеет исключительно важное методическое значение. Установив преобладание в обращении того или иного периода определенных монетных групп, мы не сможем двинуться ни на шаг, не располагая данными о том, каков был сам характер приема иноземных монет на Руси. Если в обращении они принимались исключительно на вес, то метрологическая эволюция таких монет никак не может влиять на развитие той системы, которая использует иноземные монеты в качестве материала обращения. Любые перемены в весе монет в этом случае всегда нивелировались бы дроблением монеты, включением в обращение обломков, да и сами монеты, в таком случае, были бы не более как измельченным серебром. Основным источником нашего исследования должны были бы стать не монеты, а гири, посредством которых они взвешивались.

К. Маркс очень образно писал о характере денег в сфере внутреннего обращения, где монеты выступают облаченными в собственные национальные мундиры и говорящими на разных языках. Эти национальные мундиры монеты сбрасывают, переходя в сферу международного обмена, где не имеет никакого значения монетный штемпель, а стоимость монеты определяется исключительно ее весом и качеством металла[142]. Вступая в сферу международного обмена, монеты перестают быть монетами.

Демонетизация монеты может сохраняться и во внутреннем обращении тех государств, которые пользуются иноземной монетой. Однако в определенных условиях иноземная монета может обрести вновь все присущие ей особенности во внутреннем обращении того нового общества, которое ее использует. Она заговорит на другом языке, может, не переменив «национальный мундир», получить иное местное название и в своей сущности остаться тем же самым, чем она была и у себя на родине.

Одним из наиболее распространенных представлений об особенностях монетного обращения в Древней Руси IX–XI вв. является мнение о том, что восточные и западные монеты принимались не по счету, а на вес[143], или даже с оценкой «на глаз»[144]. Это представление основано на многочисленных фактах находок в монетных кладах домонгольской Руси обломков и обрезков монет, которые при этом имеют настолько разнообразный вес, что значение их как довесков к определенным количествам серебра кажется бесспорным. Если действительно восточная и западная монета принималась в Древней Руси только на вес, то все мелкие денежные единицы – куну, ногату, резану, веверицу – можно рассматривать только как чисто счетные деньги, как некоторые количества серебра, вес которых не совпадал с весом реально обращавшихся в Восточной Европе иноземных монет. В таком случае вряд ли может иметь смысл кропотливое массовое взвешивание дирхемов и денариев, поскольку их вес, сам по себе интересный для изучения монетного дела производивших эти монеты городов, не сможет сообщить никаких данных о денежно весовых системах Древней Руси.

Сам по себе факт обнаружения обломков в кладах еще не может служить безусловным доказательством принятия монеты на вес. Известны многочисленные свидетельства арабских авторов о распространенности обычая делить монеты для получения более мелких платежных единиц на территории почти всего мусульманского Востока в VIII–XI вв.

В середине X в. об этом обычае хорошо знал ал Истахри (около 951 г.), сообщивший, что обломки дирхемов обращались наряду с целыми дирхемами в Самарканде[145]. Ко второй половине X в. (985–986 гг.) относится сообщение ал Мукаддаси: «Что касается их монет, то во всех провинциях, вплоть до Дамаска, дирхем не достигает полного веса. Он делится на половинки, называемые кират, на четвертушки, на осьмушки и на шестнадцатые части, называемые харнуба. Все принимаются поштучно»[146]. Последнее сообщение перекликается с изложенным Р. Р. Фасмером очень ранним свидетельством арабского законоведа Абу Юсуфа (731–795 гг.) о том, что «жители Басры пользовались в своих торговых сделках разломанными на части (мукатт'а) дирхемами, как то: половинками, кусочками весом в кират… в тассудж… и в хаббу»[147]. От 903 г. сохранилось свидетельство Ибн Факиха Хамадани, отметившего, что в Испании, в отличие от всего остального мусульманского мира, среди ходячих монет не встречается их дробных частей[148]. Наконец, историк XI в. ал Гардизи (около 1050–1052 гг.) касается непосредственно славян, сообщая, что камские булгары, торгуя с руссами и славянами, ломали дирхемы на части, имевшие самостоятельное значение[149].

Знакомство с арабскими источниками показывает, что обычай дробления монет на Востоке был распространен повсеместно и на протяжении значительного времени. Отсутствие серебряных монет, более мелких, нежели дирхем, и видимая нехватка медных приводили к подобному удовлетворению потребностей обращения при мелких сделках. Свидетельства о принятии обломков на счет, а не на вес настолько постоянны, что в случае отклонения от этого обычая авторы должны были бы специально оговаривать это обстоятельство, как это сделал Ибн Факих относительно Испании. Однако таких оговорок нет.

Что касается западноевропейских обычаев приема монеты в X–XI вв., существует довольно распространенное мнение о том, что крест на англосаксонских пенни, делящий поле монеты на четыре части, помещался в целях именно более правильного дробления монеты[150]. Сам обычай дробления монет в Англии доживает до сравнительно позднего времени. Этот пример уместен здесь потому, что английские пенни сыграли немаловажную роль в денежном обращении Восточной Европы в XI в.

Русские памятники денежного обращения показывают, что подобные приемы теоретически допустимы и на территории расселения восточных славян. Об этом свидетельствует существование в русской денежной терминологии такого названия, как «резана», этимологически подтверждающего возможность деления монеты на части для получения более мелкой единицы, или термин «веверица», относящийся к такой незначительной денежной единице, которой никак не могла соответствовать целая монета. Однако только этих свидетельств недостаточно.

Счетный характер приема иноземной монеты даже при наличии в кладах обломков был бы неопровержимо доказан, если бы сами обломки отличались постоянством веса, а их весовые нормы находились бы в рациональном отношении с весовыми нормами целых монет. Однако монетные обломки русских кладов никакого весового постоянства не обнаруживают. Возьмем ли мы комплекс монетных обломков из клада второй половины X в. или из клада начала IX в., они дадут все варианты веса при диапазоне весового колебания до нескольких граммов; нет какого либо постоянства и в форме обломков. И все же и этих данных недостаточно, чтобы сделать окончательный вывод о весовом приеме иноземной монеты в Древней Руси, убийственный вывод, который сделал бы почти ненужной всю дальнейшую работу по изучению эволюции состава русских кладов.

Одним из наиболее простых и в то же время наиболее убедительных приемов, при помощи которого возможно решать данный вопрос, может послужить изучение устойчивости и постоянства самого явления дробления монеты в Восточной Европе. Если удастся установить существование каких либо более или менее длительных периодов, вовсе не знавших обращения обломков, вопрос о счетной природе древнерусского обращения иноземной монеты был бы решен положительно хотя бы для этих периодов.

Обратимся к кладам, содержащим монетные обломки. Привлекая только достаточно хорошо датируемые клады, можно назвать следующие:

786 г. – Клад из 28 целых монет и 3 обломков, обнаруженный в Старой Ладоге в 1892 г. (Марков А. К. Топография… С. 140. № 24).

788 г. – Известный по очень небольшой, но весьма характерной в смысле определенности части клад из более чем 800 целых и обломков монет, обнаруженный на Паристовском хуторе Батурянского р на Черниговской обл. в 1895 г. (СГАИМК. II. С. 289–290. № 24).

808 г. – Клад из 5 серебряных слитков, 300 целых и обломков монет, обнаруженный в д. Княщино близ Старой Ладоги в 1875 г. и собиравшийся частями по 1895 г. (Марков. С. 32–33. № 179–181; С. 140. № 26).

808 г. – Известный только по четырем монетам клад целых и рубленых монет, обнаруженный в 1861 г. близ с. Баскач б. Каширского уезда Тульской губ. (Корзухина Г. Ф. Русские клады. № 7).

810 г. – Клад из 12 целых монет и 41 обломка, обнаруженный в 1927 г. близ с. Завалишино Старо Оскольского р на Белгородской обл. (Фасмер Р. Р. Завалишинский клад // Известия ГАИМК. Т. VII. Вып. 2).

813 г. – Клад из 2 серебряных браслетов, 140 целых монет и 8 обломков, обнаруженный в 1913 г. в с. Угодичи Ростовского р на Ярославской обл. (Фасмер. Два клада куфических монет).

815 г. – Клад из 1300 целых монет и нескольких сот обломков (половинок и четвертых частей), обнаруженный в 1822 г. в Могилевской губ. (Марков. С. 25. № 141).

817 г. – Клад из 120 монет, «часть которых изрублена на половинки, четверти и еще более мелкие части», обнаруженный в 1874 г. близ с. Борки под Рязанью (Марков. С. 40. № 225).

825 г. – Клад из 10 целых монет и 25 обломков, обнаруженный в 1833 г. близ г. Демянска Новгородской обл. (Марков. С. 28. № 154).

829 г. – Клад из 5 серебряных слитков, 205 целых и 909 обломков монет, обнаруженный в 1879 г. близ г. Углича (Марков. С. 54–55. № 314).

820 е гг. – Клад из 7 целых монет и 51 обломка, обнаруженный в 1854 г. при раскопках Сарского городища (с. Деболы) в б. Ростовском уезде Ярославской губ. (Марков. С. 54. № 313; Эдинг Д. Сарское городище. Ростов Ярославский, 1928. С. 13).

831 г. – Клад из 15 целых монет и некоторого количества обломков, в течение ряда лет (1889, 1890, 1908, 1924 гг.) выпахивавшийся на древнем городище в с. Загородье б. Вышневолоцкого уезда Тверской губ. (Марков. С. 47. № 267; С. 141. № 31; СГАИМК. I. С. 290. № 20).

847 г. – Клад из 5 целых и 8 обломков монет, обнаруженный в 1938 г. при раскопках в Старой Ладоге (Пахомов Е. А. Монетные клады. Вып. IV. № 1302).

857 г. – Клад из 139 целых монет и 168 обломков, обнаруженный в 1936 г. в совхозе Соболеве Дубровенского р на Витебской обл. (Кузнецов К. В. Соболевский клад // Известия АН БССР. 1949. № 6. С. 155 и сл.).

869 г. – Клад из 100 с лишним дирхемов, в числе которых были половинки и четверти монет, обнаруженный в 1874 г. в с. Борки близ Рязани (Марков. С. 41. № 225).

871 г. – Клад из 1326 дирхемов, в числе которых было 118 древних обломков, обнаруженный в 1927 г. близ хутора Шумилово Демянского р на Новгородской обл. (Новгородский музей, инв. № 4039).

873 г. – Клад из 866 целых дирхемов и 141 обломка, обнаруженный в 1898 г. близ д. Хитровка б. Каширского уезда Тульской губ. (Марков. С. 141. № 33).

876 г. – Клад из 325 целых и 21 обломка монет, обнаруженный в 1936 г. в колхозе «Революция» (с. Бобыли) Тельченского р на Орловской обл. (Пахомов. Монетные клады. Вып. IV. С. 94–95. № 1306).

878 г. – Клад из 170 целых монет и 102 обломков (по другим сведениям, из 258 монет), обнаруженный в 1855 г. близ с. Железницы б. Зарайского уезда Рязанской губ. (Корзухина. Русские клады. № 8).

906 г. – Клад из двух или трех тысяч целых и ломаных монет, обнаруженный в 1851 г. в Киеве (Корзухина. Русские клады. № 12).

909 г. – Клад из 2 шейных гривен и саманидских монет, в числе которых были половинки, обнаруженный в Верхотурье б. Пермской губ. в 1915 г. (СГАИМК. I. С. 289. № 14).

939 г. – Клад, из которого стали известными 50 целых монет и 40 половинок, обнаруженный в б. Ставропольском уезде Самарской губ. в 1856 г. (Марков. С. 41. № 227).

939 г. – Клад из 11.077 целых монет и 14 фунтов обломков, обнаруженный в 1868 г. в г. Муроме (Марков. С. 5–6. № 28).

944 г. – Клад из 135 целых и ломаных монет, обнаруженный в б. Дисненском уезде Виленской губ. в 1867 г. (Марков. С. 1–2. № 5).

946 г. – Клад, из которого стало известно и было определено только 8 монет; состоял из одного слитка серебра, более чем 100 целых дирхемов и множества их обломков и обнаружен в 1796 г. близ г. Гробина б. Курляндской губ. (Марков. С. 14–15. № 82). Не ранее 946 г. – Известный по одной получившей определение монете клад целых и разломанных пополам и на четыре части монет, обнаруженный около 1885 г. в г. Петрозаводске (Марков. С. 29. № 158).

947 г. – Клад из 200 целых и ломаных монет, обнаруженный в 1878 г. в б. Юрьевском уезде Лифляндской губ. (Марков. С. 17–18. № 98).

948 г. – Клад из 5 целых монет и 53 обломков, найденный в 1870 г. в д. Гнездово Смоленского р на и обл. (Марков. С. 42. № 237; Корзухина. Русские клады. № 24).

952 г. – Клад, состоявший из серебряных браслетов, 51 целой и 53 ломаных монет, обнаруженный в 1896 г. в б. Гробинском уезде Курляндской губ. (Марков. С. 138. № 12). Не ранее 953 г. – Клад более чем из 300 дирхемов и их обломков, обнаруженный в 1874 г. в г. Ржеве. Известно определение только 2 монет (Марков. С. 46. № 264).

953 г. – Клад из 10 целых и 30 обломков дирхемов, обнаруженный в 1903 г. в Новгороде (Быков А. А. Клад серебряных куфических монет, найденный в Новгороде в 1903 г. // Изв. ГАИМК. Вып. IV. 1926).

955 г. – Клад из 150 целых дирхемов и множества их обломков, обнаруженный в окрестностях Вейссенштейна (Латвия) в начале XX в. (СГАИМК. I. С. 292. № 41).

955 г. – Клад из 312 целых и 603 обломков дирхемов, найденный в 1913 г. в Фридрихсгофе близ Таллина (Пахомов. Монетные клады. Вып. II. № 627).

958 г. – Клад из 40 целых и 33 ломаных монет, обнаруженный в 1835 г. близ Пскова (Марков. С. 36. № 205).

959 г. – Клад из 10 целых и 5 ломаных монет, обнаруженный в 1871 г. близ Юрьева б. Лифляндской губ. (Марков. С. 19. № 103).

960 г. – Клад из 154 целых и ломаных монет, обнаруженный в 1885 г. в д. Гнездово Смоленского р на и обл. (Марков. С. 43. № 239).

961 г. – Клад из 200 целых и ломаных монет, обнаруженный в 1849 г. близ д. Дубровинка Смоленского р на и обл. (Марков. С. 42. № 235). 969 г. – Клад из 60 целых и 10 ломаных дирхемов, обнаруженный в с. Болгарах б. Спасского уезда Казанской губ. в 1895 г. (Марков. С. 137. № 10).

969 г. – Клад из почти 1000 дирхемов и их обломков, обнаруженный в Ковасте близ Везенберга (Раквере) в 1882 г. (Марков. С. 56. № 323).

972 г. – Клад из 871 монеты, среди которых был 801 обломок, обнаруженный в 1953 г. при раскопках в Новгороде (Янина С. А. Неревский клад куфических монет X в. // МИА. 55. 1956).

972 г. – Клад из 22 целых монет и 41 обломка, обнаруженный в 1924 г. в д. Новая Мельница Новгородского р на и обл. (Новгородский музей, инв. № 245).

976 г. – Клад из 25 целых монет и 32 обломков, обнаруженный в 1839 г. в с. Белый Омут б. Зарайского уезда Рязанской губ. (Марков. С. 39–40. № 220). Марковым клад датирован 976 или 986 гг. Последняя дата неприемлема, т. к. основывается на сомнительном чтении даты суварской монеты, а суварских монет

986 г. неизвестно (См.: ФасмерР. Р. О монетах волжских болгар X века // Изв. О ва Археологии, Истории и Этнографии. Т. XXXIII. Вып. I. Казань, 1926).

978 г. – Клад серебряных вещей и монет (7 целых, 4 обломка), обнаруженный в 1883 г. в д. Рябиновской б. Глазовского уезда Вятской губ. (Марков. С. 6. № 33).

978 г. – Клад из 333 целых монет и 68 обломков, обнаруженный в д. Ерилово Островского р на Псковской обл. (Гос. Эрмитаж).

986 г. – Клад из 66 целых монет и множества обломков, обнаруженный в 1896 г. в д. Красное б. Дисненского у. Виленской губ. (Марков. С. 136. № 1).

988 г. – Клад серебряных предметов и монет, целых и ломаных (75 куфических и 55 денариев), обнаруженный в 1878 г. на восточном берегу озера Пейпус (Марков. С. 18. № 101).

990 г. – Клад из 20 целых и 25 ломаных дирхемов, обнаруженный в 1890 г. в д. Мусорки б. Ставропольского у. Самарской губ. (Марков. С. 41. № 229).

Конец Хв. – Клад из 96 целых монет, 56 обломков и 10 гирек, обнаруженный в 1934 г. близ д. Подборовка Старорусского района Новгородской обл. (Государственный Эрмитаж).

Не ранее 939 г. – Клад из более чем 200 дирхемов и их обломков, обнаруженный в 1840 х гг. на о ве Эзеле (Марков. С. 22. № 124).

Конец Х в. – Клад целых и ломаных бувейхидских дирхемов, обнаруженный в 1862 г. в с. Балымерах б. Спасского уезда Казанской губ. (Марков. С. 10. № 53).

Ок. 1000 г. – Клад из 399 целых и ломаных серебряных куфических, западноевропейских и византийских монет, обнаруженный в 1871 г. в д. Новый Двор б. Минского уезда и губ. (Марков. С. 23–24. № 134).

Ок. 1000 г. – Клад из 15 целых и 918 обломков куфических монет, обнаруженный в с. Коростово близ Рязани в 1891 г. (Черепнин А. И. Коростовский клад. Рязань, 1892).

Что касается кладов XI в., то обломки монет в них присутствуют постоянно, однако количество их сравнительно с числом целых монет незначительно, как это видно из всех приведенных Н. П. Бауером описаний[151].

Приведенная хронологическая таблица кладов с ломаными и разрезанными монетами позволяет заключить, что обращение обломков вовсе не характерно для всех периодов обращения иноземной монеты на Руси. Из 52 датированных кладов с обломками 12 относятся к 786–831 гг., только 2 – к 832–868 гг., 5 кладов – к очень короткому отрезку времени с 869 по 878 гг., 2 клада – к 879–938 гг. и 31 клад – ко времени с 939 г. до конца X в.

Появление в кладах обломков в определенные периоды и исчезновение их из обращения в другие периоды не носит случайного характера. Можно с полным основанием утверждать, что обломки закономерно распространялись в русском денежном обращении в конце VIII и в первой трети IX в., в 70 х гг. IX в. и с 939 г. до самого конца бытования дирхема в Восточной Европе. Однако они не имели непрерывного хождения на всем протяжении IX и X вв. Русское денежное обращение не знало их в 832–868 гг. и в 879–938 гг. Эти два периода исключительного обращения целой монеты составляют в общей сложности около сотни лет, т. е. приблизительно половину всего времени обращения в Восточной Европе куфической монеты. Вопрос о счетном характере приема иноземной монеты в эти периоды можно считать решенным. А если это так, мы имеем все основания подходить к иноземной монете русского обращения как к русскому номиналу.

[Александр Кас]

Русская денежно весовая система IX и X веков. Начало проникновения дирхема в Восточную Европу
Вопрос о том, когда именно началось проникновение дирхема на территорию Восточной Европы, представляет большой интерес не только в связи с исследованием денежно весовых систем Древней Руси. Установление этого важного хронологического рубежа в древнерусском денежном обращении открывает возможность уточнить время становления торговых связей Восточной Европы со странами Халифата, а эти связи играли большую роль в экономической истории Восточной Европы вплоть до самого конца X в.

Восточные монеты русских кладов, несущие на себе даты чеканки, в силу своей многочисленности являются первоклассным источником для изучения торговых связей славянства с Востоком. Однако длительная недооценка самостоятельного значения проблемы местного денежного обращения Восточной Европы давно привела к несколько одностороннему использованию показаний восточных монет. Куфические дирхемы рассматриваются в работах историков только как памятники сношений со странами Востока, а не как памятники внутреннего денежного обращения Восточной Европы. Отсюда произошло заметное стремление слишком уж непосредственно и конкретно опираться на даты наиболее ранних монет этих находок. Наличие в русских кладах известного количества монет Испегбедов, Омейядов и ранних Аббасидов, т. е. памятников VII и VIII вв.[152], постоянно приводило историков, привлекавших данные нумизматики, к упрощенному представлению о том, что завоз таких монет на Русь осуществлялся сразу же после их чеканки.

Немаловажную роль в формировании подобных представлений сыграло известное сообщение Макризи о том, что монета на Востоке перечеканивалась при смене государей и династий[153]. Излишнее доверие к этому сообщению приводило к убеждению, что в правление каждого восточного монарха на территории его государства обращалась только монета с его именем: следовательно, такая монета и вывозиться за пределы страны могла только в правление этого монарха. Но, принимая это положение, легко прийти к утверждению об отсутствии терпимости и к любой иноземной монете на территории восточных государств, а отсюда и к вполне логическому выводу о том, что, скажем, монеты, чеканенные в африканских провинциях Халифата или в омейядской Испании, могли проникать в Древнюю Русь только путем непосредственного завоза, чего в действительности не было.

Как показывают наблюдения над составом русских кладов, арабы постоянно имели дело со значительной пестротой монетного состава обращения как в отношении мест чеканки, так и в отношении ее времени. Так, например, обращение всего IX в. – это обращение в первую очередь огромной массы монет, отчеканенных еще Харуном ар Рашидом и Амином в самом начале IX в. Перечеканку монет последующими правителями вовсе не следует представлять себе в виде акта, сопровождавшегося обязательным изъятием всех монет предшественников или иноземных монет. Это был постепенный процесс изъятия монет, наиболее потертых, дефектных и почему либо не соответствовавших нормам обращения.

Подобные факты и соображения мало принимались в расчет, и начало массового торгового обмена Восточной Европы со странами Востока часто датировалось VII в. или даже еще более ранним временем. Разбирая одно из сообщений IX в. о Руси, В. О. Ключевский подвел под эти представления следующее логическое обоснование, которое охотно цитируется исследователями древнерусской торговли: «Нужно было не одно поколение, чтобы с берегов Днепра или Волхова проложить такие далекие и разносторонние торговые пути. Эта восточная торговля Руси оставила по себе выразительный след, который свидетельствует, что она завязалась по крайней мере за сто лет до Хордадбе»[154] (т. е. по крайней мере в первой половине VIII в. – В. Я.).

П. Г. Любомиров, исследовавший торговые связи Руси с Востоком по нумизматическим данным, также не колебался в датировке начального этапа этих связей VIII веком, допуская проникновение восточной монеты на славянские территории и в VII в.[155] В последние годы те же взгляды в связи с историей древнерусского денежного обращения развивал А. Д. Гусаков[156].

Нет нужды цитировать многочисленные работы современных историков, где мнение о существовании развитых связей Восточной Европы со странами Халифата уже в VII и VIII вв. излагается с обязательными ссылками на исследование П. Г. Любомирова. Сочувственное изложение этого мнения встречается постоянно и иногда достигает большой красочности, примером чему может служить утверждение В. В. Мавродина о том, что «в VIII в. все среднее течение Днепра было усеяно кладами восточных монет»[157].

Против такого чрезвычайно распространенного представления еще в 1933 г. выступил Р. Р. Фасмер, отметивший, что основной категорией датирующих находок являются клады, а не отдельно поднятые или случайно собранные монеты и что «кладов, зарытых в VIII в., до сих пор не найдено, а найдены только монеты VIII в. в кладах, зарытых в IX в.»[158]. Таково основанное на тщательном изучении источников мнение наиболее компетентного исследователя русско арабской торговли. Однако оно высказано им в статье общего характера, без подробного разбора хронологии ранних русских кладов, а в другой специальной работе Р. Р. Фасмера, посвященной наиболее раннему периоду обращения дирхема в Восточной Европе[159], сводка кладов была оставлена им без хронологического анализа.

Обращение к русским куфическим кладам наиболее ранней группы позволяет присоединиться к мнению Р. Р. Фасмера, при условии некоторого уточнения его даты.

Древнейший русский клад куфических монет относится по его составу не к началу IX в., как утверждал Р. Р. Фасмер, а к 80–90 мгг. VIII в. Это небольшой, но сохранившийся целиком (28 целых и 3 обломка монет) клад, найденный в Старой Ладоге в 1892 г.[160] Монеты в нем составляют хронологически компактную группу, обнимая период чеканки в 38 лет (749–786 гг.).

Еще один клад, найденный на Паристовском хуторе Батуринского р на Черниговской обл. (на р. Сейме) в 1895 г.[161], можно лишь очень условно относить к концу VIII в. Он состоял из большого количества монет (около 800 целых и обломков), но из них сохранилось лишь 7 экземпляров. Сохранившаяся часть клада настолько мала, что дает возможность применить только приблизительную датировку концом VIII – первой четвертью IX в.[162]

Для правильного представления о времени первоначального проникновения дирхема в Восточную Европу большую важность имеют клады куфических монет, обнаруженные в Западной Европе. Содержа в своем составе монеты, заведомо проделавшие путешествие через восточнославянские земли, они датируют и внутренние русские явления[163].

Древнейшим западноевропейским кладом куфических монет является крошечный клад серебряных изделий и дирхемов (7 целых и 1 обломок), найденный в Форе на Готланде[164]. Его младшая монета относится к 783 г. Это, правда, единственный западноевропейский куфический клад VIII в. Во всяком случае, он увеличивает количество кладов восточных монет в Европе, зарытых не в IX в., а в последней четверти VIII в.

В качестве контрольного материала для проверки нашего вывода о более ранней датировке некоторых кладов можно привлечь и всю раннюю группу единичных монетных находок. Отдельно поднятые или обнаруженные в погребальных инвентарях монеты сами по себе, конечно, не дают достаточно надежного основания для датирования этапов денежного обращения. Многие из них, несомненно, не только попали в землю в сравнительно позднее время, но и сам приход их в Европу был явлением более позднего порядка, а часть происходит, по всей вероятности, из несохранившихся кладов. Однако их статистика в целом довольно интересна и показательна.

В Восточной Европе к настоящему времени зафиксировано 29 единичных находок куфических монет VIII в.[165] В Западной Европе, по данным А. К. Маркова, таких достоверных находок – 13[166]. Из этих 42 находок – 5[167] датируются суммарно; остальные дают следующую картину:

Приведенная таблица дает известные основания судить о той переломной дате, после которой отдельные находки восточных монет в Европе перестают носить случайный характер. Из 37 отдельных датированных находок таких монет – 25 относятся к последней четверти VIII в. Они начинают встречаться постоянно после 774 г. Хронологический диапазон остальных 12 находок достигает сотни лет, а распределение их по десятилетиям носит такой характер, что случайность их очевидна; это не случайность проникновения куфических монет в Европу уже в первой половине и в середине VIII в., а случайность попадания в землю ранних монет в более позднее время.

Более интересные и убедительные результаты дают наблюдения над таблицей хронологического состава русских кладов (см. табл. I). Наиболее ранней группой восточных монет, присутствие которой в кладах обнаруживает все признаки закономерности, являются монеты 40 х гг. VIII в. Они имеются в 13 из подсчитанных кладов, преимущественно 800–875 гг., в которых составляют от 0,67 до 6,40 %. Постоянство присутствия этих монет в ранних русских кладах по сравнению с более ранними монетами очевидно.

Предположение, что именно 40 е гг. VIII в. являются временем начала проникновения дирхема в Восточную Европу, невозможно. Судя по всем данным о составе монетных комплексов русских куфических кладов, минимальный хронологический диапазон состава денежного обращения на Востоке в изучаемую нами пору равен примерно 30–40 годам. Поэтому и приходится рассматривать монеты 40 х гг. в обращении Руси как в основном наиболее раннюю часть потока восточных монет, возникающего лишь в 70 х или 80 х гг. VIII в. Безоговорочное, непосредственное приложение даты этих монет к датировке начала куфического обращения на Руси – исходя все из того же диапазона наших кладов – невозможно ввиду отсутствия какой либо закономерности в поступлении монет 10–40 х гг.

Движение восточного серебра не могло начаться и позднее указанной даты. Датировка начала проникновения дирхема в Европу даже 90 ми гг. VIII в. сделала бы случайным присутствие в наших кладах монет 40 х и 50 х гг., а датировка началом IX в. превратила бы в случайную примесь монеты 40–60 х гг. VIII в., которые, однако, в общей сложности составляют от 4,34 до 24,30 % от общего количества монет во всех русских кладах IX в.

Совокупность приведенных данных позволяет признать, что проникновение дирхема в Европу и само становление торговых связей Восточной Европы со странами Халифата начинается в 70–80 х гг. VIII в.

Существует еще одна категория восточных монет, которые приходили в Восточную Европу значительно раньше куфических: это сасанидские монеты V–VII вв. Сасанидские драхмы не составляют исключительной редкости в русских кладах первой четверти IX в. Поскольку на территории расселения славян более ранних кладов с этими монетами не существует вообще, есть все основания думать, что они влились в русское монетное обращение лишь вместе с куфической монетой, не ранее последней четверти VIII в. При этом весьма сомнительна возможность прихода их на Русь, а точнее – ухода их с Востока вместе с дирхемами. Допускать их участие в обращении до такого позднего времени на Востоке невозможно, особенно после реформы Абдул Малика, очистившей монетное хозяйство от той пестроты, которая первоначально была свойственна составу монет, имевших хождение в мусульманских странах. Прямой завоз на русские земли сасанидских монет из Табаристана или Трансоксианы в конце VIII или в начале IX в. также кажется мало вероятным.

В своем подавляющем большинстве находки сасанидских монет концентрируются в пределах сравнительно небольшого ареала, включающего в свой состав территорию Прикамья, и именно в этой области, прославленной многочисленными находками сасанидской торевтики, обнаружен и ряд самых ранних монетных кладов Восточной Европы, относящихся еще к VI и VII вв. Клад вещей и монет, датируемый VI в., обнаружен в б. Чердынском уезде[168]; небольшой клад вещей и монет первой половины

VII в. найден в имении С. Г. Строганова, где то в пределах б. Пермской губ.[169], другой клад того же времени происходит из д. Шестаково б. Красноуфимского уезда[170]. На той же территории найдено в различное время не менее десятка отдельных сасанидских монет[171].

По видимому, именно эта область и была тем центром, из которого с вовлечением славян в восточную торговлю происходило распространение ранних сасанидских монет уже как примеси к куфическим. Бытование сасанидских монет в Прикамье до конца

VIII в. имело узко местное значение и не оказывало никакого влияния на славянские области Восточной Европы. Прикамье и Западное Приуралье были первым уголком Восточной Европы, открытым восточной торговлей еще в VI в.; однако потребовалось еще два столетия, чтобы направление главного русла этой торговли изменилось, и восточные связи, перестав играть чисто местную роль, приобрели общеевропейское значение[172].

[Александр Кас]

Монетное обращение на территории Восточной Европы в конце VIII – первой трети IX в


Клады куфических монет конца VIII – первой трети IX в. и находки отдельных монет этого времени на территории Восточной Европы многочисленны и зафиксированы в различных, далеко отстоящих один от другого пунктах (рис. 5). Всего к настоящему времени мы располагаем данными о 25 монетных кладах рассматриваемого периода и более чем о 30 находках отдельных монет. Последняя цифра несколько условна, т. к. в числе отдельно поднятых монет могут оказаться и экземпляры, затерянные в более позднее время, но и одна только цифра кладов говорит сама за себя.

Стремительность, с которой восточная монета с самого начала ее проникновения в Европу распространяется на восточнославянских территориях, не может не свидетельствовать о том, что экономика восточного славянства к этому моменту испытывала сильнейшую потребность в металлических знаках обращения. Эта потребность проявилась не в отдельных районах Восточной Европы, а на всей территории расселения восточных славян.

В литературе с очень давних пор бытует мнение о том, что обилие монетных находок в Восточной Европе само по себе не может служить доказательством внутренней потребности русской экономики в монете и вызвано тем, что через славянские земли Восточной Европы пролегали пути международной транзитной торговли, осуществлявшейся силами то ли скандинавов, то ли самих восточных купцов. Подобные взгляды энергично отстаивал Н. П. Бауер, который в 1937 г. писал: «Они (норманны. – В. Я.) прошли всю Восточную Европу вдоль и поперек, их же, вероятно, и разумеет Ибн Фадлан, говоря о руссах, что они массами накопляли дирхемы и, набрав 10 000 штук, одаривали жен своих цепями. Норманны доставляли эти же дирхемы в огромных количествах к себе на родину, а также морем в Польшу и к другим западным славянам»[173].

Более осторожно, не называя норманнов, тезис о транзитном характере торговли как первопричине проникновения восточных монет на русские земли развивал Б. А. Романов. Объясняя происшедший в XI–XII вв. «отказ» Восточной Европы от употребления монеты, он писал, что «продолжительное бытование на территории Восточной Европы иноземных монет, бывшее результатом временного положения ее в международной торговле, не отражало внутренней потребности русской экономики в мелких металлических платежных знаках»[174].

Обобщение тех же взглядов содержится в труде П. И. Лященко «История народного хозяйства СССР». Согласно его построениям, «славянская эпоха, начиная с VIII в., продолжала торговое развитие страны главным образом (подчеркнуто мной. – В. Я.)… в виде транзитно посреднической торговли между дальним Арабским Востоком, через ближайших соседей своих – хазар, и Византией, а также европейским северо западом»[175]. Правда, «уже с IX в. «русская» торговля начинает приобретать значение не только как транзитно передаточная… но и как самостоятельная торговля с Византией»[176]. Но эта торговля «шла мимо первобытного натурального хозяйства массы населения», и только новое – византийское – направление торговли «вклинивалось в это хозяйство»[177]. Ниже П. И. Лященко как будто «отдает должное» и роли восточной торговли, отметив, что «первобытное хозяйство (!) русских славян вовлекалось в торговлю между Западом и Востоком на северо западе норманно варягами, на юго востоке хазарами»[178]. В обобщениях П. И. Лященко, таким образом, фигурируют и «исконная транзитность» русской восточной торговли, и норманны вместе с хазарами как организаторы и исполнители торговых операций, и особая важность торговли с Византией.

Таким образом, ставшее достоянием науки множество русских кладов послужило фактической основой для весьма увлекательного учения о большой торговле Востока и Запада. При этом оказывается, что Русь была, скорее всего, помехой на пути этой торговли. Если Русь, почва которой изобилует находками куфических монет, в самом деле не принимала деятельного и непосредственного участия в торговле с Востоком, то какое же обилие куфических монет должно быть в таком случае на землях Запада!

Изучение топографии и монетной статистики начального этапа бытования дирхема в Европе помогает лучше всего разобраться в причинах ввоза восточной монеты на Русь и определить, что же вызвало прилив восточной монеты на славянские земли – внутренняя потребность русской экономики в серебряной монете или же потребность в ней населения северо западной Европы? Вопрос о конкретных исполнителях торговых операций тесно связан с этим основным вопросом: если монета ввозилась в Русь в первую очередь в связи с ее собственными потребностями, то норманнам возле нее почти ничего не остается делать.

К настоящему времени 25 наиболее ранним восточноевропейским кладам куфических монет конца VIII – первой трети IX в. и трем десяткам отдельных находок того же времени в Восточной Европе может быть противопоставлено в Западной Европе только 16 кладов и 13 отдельных находок. В Западной Европе, которая будто бы в основном поглощала восточную монету, в действительности оседало вдвое меньше монет, нежели на землях восточных славян. Ниже подобные соотношения количества находок будут отмечены и для более позднего времени.

Что касается роли скандинавов на этом начальном этапе торговли, то из 16 кладов конца VIII – первой трети IX в. только три обнаружены на Готланде и один в Упланде, на территории материковой Швеции. Два ранних готландских клада (783 и 812 гг.)[179] очень малы. В одном из них содержалось 8, в другом 11 монет. Третий датируется 824 г.[180], а клад из Упланда – 825 г.[181] Остальные 12 западноевропейских кладов ничего общего со Скандинавией не имеют: пять из них найдены в Померании и датируются 802, 803, 816, 816 и 824 гг.[182]; три – в Восточной Пруссии и датируются 811, 814 и 818 гг.[183]; три в Западной Пруссии – 808, 813 и 816 гг.[184]; один клад 810 г. обнаружен в Мекленбурге[185].

Таким образом, основная и притом сравнительно более ранняя группа западноевропейских кладов восточных монет обнаружена не на скандинавских землях, а на землях балтийских славян. Миф об исконности организующего участия скандинавов в европейско арабской торговле не находит никакого обоснования в источниках.

Характер движения восточной монеты через территорию Восточной Европы представляется следующим образом. Европейско арабская торговля возникает в конце VIII в. как торговля Восточной Европы со странами Халифата. Обращение Восточной Европы в основном поглощает приходящую с Востока монету, но торговые связи восточных и западных славян, игравшие, судя по статистике кладов, меньшую роль в экономике восточнославянского общества, приводят к частичному отливу куфической монеты на земли балтийских славян. Эти связи осуществляются непосредственно между населением восточной Прибалтики и балтийскими славянами и являются по существу внутриславянскими связями, развивавшимися без заметного участия скандинавов. Только в самом конце первой четверти IX в. появляются скандинавские клады куфических монет, сколько нибудь значительные в количественном отношении.

Обращение к археологическому материалу показывает, что единственным на территории Восточной Европы вещественным свидетельством балтийских связей в течение длительного времени являются находки янтаря и янтарных изделий, причем Русь имела и свой янтарь[186]. Очень уж трудно поверить, что исключительное по своей мощности передвижение масс серебра из мусульманских стран на территорию Европы было вызвано лишь особой привязанностью восточнославянских женщин к янтарным украшениям Запада. Первопричиной восточной торговли была потребность населения Восточной Европы в серебряной монете и серебряном сырье и арабских купцов – в продуктах славянских промыслов. Частичный транзит серебра в Западную Европу является уже производным от этой основной причины.

Клады конца VIII – первой трети IX в., обнаруженные на территории Восточной Европы, неравноценны по своим данным. 17 из них[187] сохранились достаточно полно для того, чтобы можно было датировать их внутри рассматриваемого периода. Остальные восемь, сохранившиеся частично или представленные только отдельными экземплярами монет[188], поддаются лишь суммарной датировке первой третью IX в. Учет таких кладов важен для выяснения ареала монетного обращения и для наблюдений над его изменениями в последующие периоды, однако они почти ничего не дают для изучения состава денежного обращения. В основных выводах можно опереться только на хорошо сохранившиеся клады. Сведения о династическом составе известны по 17 кладам (табл. II), при этом в 11 случаях удалось произвести и подсчет процентного отношения монет различных династий. Подсчет монет по хронологии их чеканки удалось проделать в 10 случаях (табл. I).

Как показывает таблица династического состава кладов, клады рассматриваемого периода содержат в своем составе монеты 8 династических групп: аббасидские, омейядские, тахиридские, идри сидские, губернаторов Тудги, испанских Омейядов, испегбедские[189] и сасанидские. 6 групп объединяются общностью обычного «куфического» типа восточных монет, но сасанидские и испегбедские принадлежат к весьма отличному, так называемому «сасанидскому» типу.

Монеты сасанидского типа в кладах занимают значительное место. Они обнаружены в 11 кладах из 17 и составляют в них до 10–20 % всего состава. В Княщинском кладе 808 г. их насчитывается 34,41 %, а в Могилевском кладе 815 г., содержащем около 2000 монет, они составляют даже подавляющее большинство. Однако последний случай является совершенно исключительным, хотя и подтверждающим наличие в обращении значительной массы монет сасанидского типа.

Обычно подавляющее большинство монет в кладах начального периода обращения дирхема составляют куфические монеты. Во всех кладах, исключая Княщинский и Могилевский, их было не менее 80 % всех монет. Старо Ладожский клад из Минской губ., Элмедский, Литвиновичский и, по видимому, Загородьевский клады состояли исключительно из куфических монет, причем подавляющее их большинство (в некоторых случаях 100 %) составляют дирхемы Аббасидов, а более скромное место занимают более ранние дирхемы Омейядов. Из монет остальных династий, входящих в клады в качестве незначительной примеси, более или менее постоянно присутствуют монеты Идрисидов и губернаторов Тудги.

Существенной и неповторимой особенностью состава куфической части кладов конца VIII – первой трети IX в. является преобладание монет африканской чеканки (значительная часть аббасидских монет и только что названные монеты Идрисидов и губернаторов Тудги). Эта особенность, отмеченная Р. Р. Фасмером как формальный признак кладов рассматриваемого периода, имела очень большое значение для формирования системы русского денежного счета.

Подсчет в кладах отношения числа африканских монет к сумме всех монет можно представить в виде таблички, в которой для сравнения показано такое же отношение числа монет второй по количеству (для рассматриваемого времени) территориальной группы куфических монет – дирхемов, чеканенных в Ираке:

В большинстве случаев процент африканских монет в кладах начального периода обращения дирхема значителен; в некоторых кладах они составляют большинство. Обращает на себя внимание резкое уменьшение количества таких монет уже в кладах середины 20 х гг. IX в.

Суммируя наблюдения над составом кладов по месту чеканки их монет, можно назвать следующие основные группы монет: 1) монеты африканской чеканки – количественно определяющая группа; 2) азиатские монеты Аббасидов; 3) омейядские монеты; 4) монеты Испегбедов; 5) монеты Сасанидов.

Рассмотрение хронологического состава кладов первой трети IX в. обнаруживает существенную особенность, присущую только им. Она состоит в том, что почти в каждом кладе встречается немного монет первых годов, или 10 х, или 20 х, или 30 х гг. VIII в. Хронология монетного состава этой «древнейшей» части кладов скачкообразна. Такой особенности клады более позднего времени не знают. Приведенное наблюдение дает возможность говорить о том, что сам состав монетного обращения стран Востока, откуда поступал весь поток смешанных в хронологическом отношении монет, был в VIII и начале IX в. более пестрым, нежели в последующее время. В денежном обращении, имевшем дело в основном с новой монетой, участвовало и большое количество более ранних монет, отсев которых был сравнительно замедленным, что вполне объяснимо. До конца VIII в. восточная монета обращалась только в пределах восточных рынков. Установление связей с Восточной Европой привело к мощному отливу серебра на север, что резко активизировало процесс обновления и освобождения от старой монеты состава монетного обращения на родине дирхема.

Рассмотрим метрологические особенности названных выше пяти основных групп монет, представленных в кладах начального периода обращения дирхема в Восточной Европе.

1. Дирхемы африканской чеканки. Для изучения метрологических особенностей монет этой группы были привлечены весовые данные аббасидских (до конца первой четверти IX в.), идри сидских (790–826 гг.) монет, а также монет губернаторов Тудги того же времени из коллекций Эрмитажа и Харьковского музея[190]. В общей сложности имеются данные о весе 325 монет. Из этого количества 225 монет показали вес 2,5–2,9 г, в том числе 144 монеты имеют вес 2,6–2,8 г; остальные 100 расширяют амплитуду колебания весовой нормы главным образом в сторону более легковесных монет (потертые, дефектные и обрезанные экземпляры) (рис. 6). Весовая норма монет африканской чеканки заключена между 2,7 и 2,8 г.

2. Аббасидские дирхемы азиатской чеканки. Метрология азиатского чекана Аббасидов кончая первой третью IX в. изучена по данным коллекции Эрмитажа. Весовая норма этих монет оказалась чрезвычайно выдержанной на всем протяжении второй половины VIII в. и первой трети IX в. Результаты взвешивания монет представлены на четырех диаграммах (по периодам чеканки): из 219 монет Саффаха и Мансура (750–775 гг.) вес 190 дирхемов ограничивается в пределах 2,7–3,0 г при норме 2,8–2,9 г (рис. 7);

из 183 монет Махди и Хади (775–787 гг.) вес 161 ограничен в пределах 2,6–3,0 г при норме 2,8–2,9 г (рис. 8);

из 415 монет Харуна (787–809 гг.) вес от 2,7 до 3,0 г имеют 304 экземпляра при норме 2,8–2,9 г (рис. 9);

наконец, из 397 монет Амина и Мамуна (809–833 гг.) тот же вес имеют 304 экз. при той же норме 2,8–2,9 г (рис. 10).

Рис. 7. Весовая диаграмма дирхемов азиатского чекана халифов Саффаха и Мансура (750–775 гг.). По 219 экз. коллекции Эрмитажа

Большинство остальных монет во всех четырех группах составляют потертые и дефектные экземпляры.

Весовая норма всех аббасидских монет, чеканенных в рассматриваемое время в азиатских центрах Халифата, остается неизменной. Она заключена в пределах 2,8–2,9 г. Эта норма на 0,1 г превышает установленную выше норму африканских монет. Небольшое расхождение обеих выведенных норм достаточно наглядно показано на диаграмме весового состава Элмедского клада 821 г. (рис. 11).

3. Омейядские дирхемы. Весовые особенности омейядского чекана, осуществлявшегося до 750 г. (прекращение династии), изучены по коллекции Эрмитажа, насчитывающей 387 экз. интересующих нас монет. Из этого количества вес 320 дирхемов колеблется между 2,5 и 3,0 г, а из числа последних 253 экз. имеют вес 2,6–2,9 г. Остальные монеты в основном более легковесны (потертые, дефектные). Обычная норма омейядских монет заключена в пределах 2,7–2,9 г (рис. 12).

4. Испегбедские монеты и монеты арабских наместников Табаристана. Весовые особенности этой группы монет, относящейся к середине и второй половине VIII в., изучены по 87 экз. Эрмитажа и Харьковской коллекции. Вес 55 монет из этого количества оказался заключенным в пределах 1,7–2,0 г. Весовая норма монет равна 1,9–2,0 г (рис. 13).

5. Сасанидские монеты. Для выяснения особенностей веса сасанидских монет использованы данные, опубликованные А. К. Марковым[191]. Поскольку чаще всего среди сасанидских монет русских кладов встречаются драхмы Хосроя II (590–628 гг.), представилось наиболее рациональным ограничиться монетами этого царя. Всего А. К. Марковым опубликованы 67 неповрежденных драхм Хосроя II. Из этого количества 43 монеты имеют вес 3,8–4,2 г. Остальные в основном более легковесны. Весовая норма находится в пределах 4,0–4,2 г (рис. 14).

Необходимо оговориться, что под весовой нормой подразумевается не та теоретическая величина, которая лежала в основе чеканки монеты. Для выводов о нормах русского монетного обращения имеет значение не теоретическая исходная норма иноземных монет, а та действительная величина, с которой практически имело дело население Восточной Европы, используя эти монеты в своем обращении. Эта величина в большинстве случаев окажется несколько ниже исходной теоретической нормы, что является естественным следствием средневекового способа чеканки ал марко. Отсев более тяжелых монет с первого момента выхода монеты в обращение, не говоря уже о неизбежном понижении веса от стирания в обращении, снижал действительную норму. При переходе из сферы международного обращения в новую сферу внутреннего обращения иноземная монета приобретала и иную теоретическую норму, чуть меньшую. Такие нормы и служат предметом рассмотрения в настоящей работе.

Как показывает сравнение весовых норм пяти основных групп монет, обращавшихся в Восточной Европе в конце VIII – первой трети IX вв., русское монетное обращение имело дело по существу с тремя весовыми группами монет: 1) куфические монеты с наиболее часто встречающимся весом от 2,7 до 2,9 г; 2) табаристанские монеты сасанидского типа с обычным весом в 1,9–2,0 г; 3) сасанидские монеты с обычным весом в 4,0–4,2 г. Монеты внутри каждой из групп отличаются постоянством веса; в то же время не составляет труда отличить куфическую монету от монеты сасанидского типа по внешности, а собственно сасанидскую от табаристанской сасанидского типа – по разнице веса (2 и 4 г). Но весовые нормы всех трех монетных групп находятся между собой в настолько иррациональном отношении, что расчеты только целыми монетами были бы чрезвычайно затруднены.

Метрологическая пестрота восточной монеты в составе русского денежного обращения конца VIII и начала IX в. очень хорошо объясняет отмеченное выше для этого же периода широкое распространение обломков монет. Изучение веса обломков показывает, что последние не изготовлялись по какой либо заданной норме (см. диаграмму веса монетных обломков Завалишинского клада 810 г., рис. 15). В литературе такие обломки обычно называют «довесками» и рассматривают как неопровержимое свидетельство весового приема монеты в обращении. Однако для рассматриваемого времени, по видимому, правильно предположение Н. П. Бауера о приеме монеты «на глаз». В славянских вещевых инвентарях не только рубежа VIII–IX вв., но даже и всего IX в. находки весов и гирь не отмечены ни разу.

Употребление в денежном обращении обломков, даже не являющихся «довесками» в полном смысле этого слова, может вызываться только стремлением подогнать хотя бы при помощи зрительной оценки целые монеты, не соответствующие по своим весовым данным определенным денежно весовым нормам. Рассмотренный материал дает основание для исключительно интересных выводов об уже проявившихся тенденциях организации денежной системы и даже об уже свершившемся оформлении русской денежно весовой системы в этот начальный период.

Мы не видим в кладах преобладания обломков. Напротив, известен ряд кладов начального периода с исключительно целыми монетами. Это уже дает основание полагать, что местной денежно весовой нормой была весовая норма одной из трех выявленных выше монетных групп. И действительно, мы обнаруживаем, что норма дирхема (2,7–2,9 г) поразительно точно совпадает с той теоретической нормой русской куны (2,7 г), которая была установлена выше. При этом теоретическая норма куны наиболее соответствует именно норме дирхема африканской чеканки, преобладавшего в обращении конца VIII – первой трети IX в. (2,7–2,8 г). Выше было отмечено, что процент монет африканской чеканки в русских кладах резко сокращается и сходит на нет уже в середине 20 х гг. IX в. С этого времени основную группу обращающихся в Восточной Европе монет составляют аббасидские дирхемы азиатской чеканки на 0,1 г более тяжелые, нежели африканские монеты (см. весовой состав Литвиновичского клада 824 г., рис. 16). Если бы формирование русской денежно весовой системы произошло уже после 20 х гг. IX в., то в ее основу должен был бы лечь азиатский дирхем, и количество кун в гривне стало бы равным не 25, а 24. Структура системы получилась бы отличной от той, которую нам сохранила Русская Правда, и вся эволюция русских денежных систем должна была бы направиться по иному пути. Если этого не случилось, то только потому, что к моменту исчезновения из обращения африканского дирхема денежно весовая система уже сформировалась. Она выглядела еще очень несложно:

Счетная гривна (68,22 г) = 25 кунам (дирхемам с обычным весом 2,7–2,9 г).

[Александр Кас]

Монетное обращение на территории Восточной Европы в конце VIII – первой трети IX в
Клады куфических монет конца VIII – первой трети IX в. и находки отдельных монет этого времени на территории Восточной Европы многочисленны и зафиксированы в различных, далеко отстоящих один от другого пунктах (рис. 5). Всего к настоящему времени мы располагаем данными о 25 монетных кладах рассматриваемого периода и более чем о 30 находках отдельных монет. Последняя цифра несколько условна, т. к. в числе отдельно поднятых монет могут оказаться и экземпляры, затерянные в более позднее время, но и одна только цифра кладов говорит сама за себя.

Стремительность, с которой восточная монета с самого начала ее проникновения в Европу распространяется на восточнославянских территориях, не может не свидетельствовать о том, что экономика восточного славянства к этому моменту испытывала сильнейшую потребность в металлических знаках обращения. Эта потребность проявилась не в отдельных районах Восточной Европы, а на всей территории расселения восточных славян.

В литературе с очень давних пор бытует мнение о том, что обилие монетных находок в Восточной Европе само по себе не может служить доказательством внутренней потребности русской экономики в монете и вызвано тем, что через славянские земли Восточной Европы пролегали пути международной транзитной торговли, осуществлявшейся силами то ли скандинавов, то ли самих восточных купцов. Подобные взгляды энергично отстаивал Н. П. Бауер, который в 1937 г. писал: «Они (норманны. – В. Я.) прошли всю Восточную Европу вдоль и поперек, их же, вероятно, и разумеет Ибн Фадлан, говоря о руссах, что они массами накопляли дирхемы и, набрав 10 000 штук, одаривали жен своих цепями. Норманны доставляли эти же дирхемы в огромных количествах к себе на родину, а также морем в Польшу и к другим западным славянам»[173].

Более осторожно, не называя норманнов, тезис о транзитном характере торговли как первопричине проникновения восточных монет на русские земли развивал Б. А. Романов. Объясняя происшедший в XI–XII вв. «отказ» Восточной Европы от употребления монеты, он писал, что «продолжительное бытование на территории Восточной Европы иноземных монет, бывшее результатом временного положения ее в международной торговле, не отражало внутренней потребности русской экономики в мелких металлических платежных знаках»[174].

Обобщение тех же взглядов содержится в труде П. И. Лященко «История народного хозяйства СССР». Согласно его построениям, «славянская эпоха, начиная с VIII в., продолжала торговое развитие страны главным образом (подчеркнуто мной. – В. Я.)… в виде транзитно посреднической торговли между дальним Арабским Востоком, через ближайших соседей своих – хазар, и Византией, а также европейским северо западом»[175]. Правда, «уже с IX в. «русская» торговля начинает приобретать значение не только как транзитно передаточная… но и как самостоятельная торговля с Византией»[176]. Но эта торговля «шла мимо первобытного натурального хозяйства массы населения», и только новое – византийское – направление торговли «вклинивалось в это хозяйство»[177]. Ниже П. И. Лященко как будто «отдает должное» и роли восточной торговли, отметив, что «первобытное хозяйство (!) русских славян вовлекалось в торговлю между Западом и Востоком на северо западе норманно варягами, на юго востоке хазарами»[178]. В обобщениях П. И. Лященко, таким образом, фигурируют и «исконная транзитность» русской восточной торговли, и норманны вместе с хазарами как организаторы и исполнители торговых операций, и особая важность торговли с Византией.

Таким образом, ставшее достоянием науки множество русских кладов послужило фактической основой для весьма увлекательного учения о большой торговле Востока и Запада. При этом оказывается, что Русь была, скорее всего, помехой на пути этой торговли. Если Русь, почва которой изобилует находками куфических монет, в самом деле не принимала деятельного и непосредственного участия в торговле с Востоком, то какое же обилие куфических монет должно быть в таком случае на землях Запада!

Изучение топографии и монетной статистики начального этапа бытования дирхема в Европе помогает лучше всего разобраться в причинах ввоза восточной монеты на Русь и определить, что же вызвало прилив восточной монеты на славянские земли – внутренняя потребность русской экономики в серебряной монете или же потребность в ней населения северо западной Европы? Вопрос о конкретных исполнителях торговых операций тесно связан с этим основным вопросом: если монета ввозилась в Русь в первую очередь в связи с ее собственными потребностями, то норманнам возле нее почти ничего не остается делать.

К настоящему времени 25 наиболее ранним восточноевропейским кладам куфических монет конца VIII – первой трети IX в. и трем десяткам отдельных находок того же времени в Восточной Европе может быть противопоставлено в Западной Европе только 16 кладов и 13 отдельных находок. В Западной Европе, которая будто бы в основном поглощала восточную монету, в действительности оседало вдвое меньше монет, нежели на землях восточных славян. Ниже подобные соотношения количества находок будут отмечены и для более позднего времени.

Что касается роли скандинавов на этом начальном этапе торговли, то из 16 кладов конца VIII – первой трети IX в. только три обнаружены на Готланде и один в Упланде, на территории материковой Швеции. Два ранних готландских клада (783 и 812 гг.)[179] очень малы. В одном из них содержалось 8, в другом 11 монет. Третий датируется 824 г.[180], а клад из Упланда – 825 г.[181] Остальные 12 западноевропейских кладов ничего общего со Скандинавией не имеют: пять из них найдены в Померании и датируются 802, 803, 816, 816 и 824 гг.[182]; три – в Восточной Пруссии и датируются 811, 814 и 818 гг.[183]; три в Западной Пруссии – 808, 813 и 816 гг.[184]; один клад 810 г. обнаружен в Мекленбурге[185].

Таким образом, основная и притом сравнительно более ранняя группа западноевропейских кладов восточных монет обнаружена не на скандинавских землях, а на землях балтийских славян. Миф об исконности организующего участия скандинавов в европейско арабской торговле не находит никакого обоснования в источниках.

Характер движения восточной монеты через территорию Восточной Европы представляется следующим образом. Европейско арабская торговля возникает в конце VIII в. как торговля Восточной Европы со странами Халифата. Обращение Восточной Европы в основном поглощает приходящую с Востока монету, но торговые связи восточных и западных славян, игравшие, судя по статистике кладов, меньшую роль в экономике восточнославянского общества, приводят к частичному отливу куфической монеты на земли балтийских славян. Эти связи осуществляются непосредственно между населением восточной Прибалтики и балтийскими славянами и являются по существу внутриславянскими связями, развивавшимися без заметного участия скандинавов. Только в самом конце первой четверти IX в. появляются скандинавские клады куфических монет, сколько нибудь значительные в количественном отношении.

Обращение к археологическому материалу показывает, что единственным на территории Восточной Европы вещественным свидетельством балтийских связей в течение длительного времени являются находки янтаря и янтарных изделий, причем Русь имела и свой янтарь[186]. Очень уж трудно поверить, что исключительное по своей мощности передвижение масс серебра из мусульманских стран на территорию Европы было вызвано лишь особой привязанностью восточнославянских женщин к янтарным украшениям Запада. Первопричиной восточной торговли была потребность населения Восточной Европы в серебряной монете и серебряном сырье и арабских купцов – в продуктах славянских промыслов. Частичный транзит серебра в Западную Европу является уже производным от этой основной причины.

Клады конца VIII – первой трети IX в., обнаруженные на территории Восточной Европы, неравноценны по своим данным. 17 из них[187] сохранились достаточно полно для того, чтобы можно было датировать их внутри рассматриваемого периода. Остальные восемь, сохранившиеся частично или представленные только отдельными экземплярами монет[188], поддаются лишь суммарной датировке первой третью IX в. Учет таких кладов важен для выяснения ареала монетного обращения и для наблюдений над его изменениями в последующие периоды, однако они почти ничего не дают для изучения состава денежного обращения. В основных выводах можно опереться только на хорошо сохранившиеся клады. Сведения о династическом составе известны по 17 кладам (табл. II), при этом в 11 случаях удалось произвести и подсчет процентного отношения монет различных династий. Подсчет монет по хронологии их чеканки удалось проделать в 10 случаях (табл. I).

Как показывает таблица династического состава кладов, клады рассматриваемого периода содержат в своем составе монеты 8 династических групп: аббасидские, омейядские, тахиридские, идри сидские, губернаторов Тудги, испанских Омейядов, испегбедские[189] и сасанидские. 6 групп объединяются общностью обычного «куфического» типа восточных монет, но сасанидские и испегбедские принадлежат к весьма отличному, так называемому «сасанидскому» типу.

Монеты сасанидского типа в кладах занимают значительное место. Они обнаружены в 11 кладах из 17 и составляют в них до 10–20 % всего состава. В Княщинском кладе 808 г. их насчитывается 34,41 %, а в Могилевском кладе 815 г., содержащем около 2000 монет, они составляют даже подавляющее большинство. Однако последний случай является совершенно исключительным, хотя и подтверждающим наличие в обращении значительной массы монет сасанидского типа.

Обычно подавляющее большинство монет в кладах начального периода обращения дирхема составляют куфические монеты. Во всех кладах, исключая Княщинский и Могилевский, их было не менее 80 % всех монет. Старо Ладожский клад из Минской губ., Элмедский, Литвиновичский и, по видимому, Загородьевский клады состояли исключительно из куфических монет, причем подавляющее их большинство (в некоторых случаях 100 %) составляют дирхемы Аббасидов, а более скромное место занимают более ранние дирхемы Омейядов. Из монет остальных династий, входящих в клады в качестве незначительной примеси, более или менее постоянно присутствуют монеты Идрисидов и губернаторов Тудги.

Существенной и неповторимой особенностью состава куфической части кладов конца VIII – первой трети IX в. является преобладание монет африканской чеканки (значительная часть аббасидских монет и только что названные монеты Идрисидов и губернаторов Тудги). Эта особенность, отмеченная Р. Р. Фасмером как формальный признак кладов рассматриваемого периода, имела очень большое значение для формирования системы русского денежного счета.

Подсчет в кладах отношения числа африканских монет к сумме всех монет можно представить в виде таблички, в которой для сравнения показано такое же отношение числа монет второй по количеству (для рассматриваемого времени) территориальной группы куфических монет – дирхемов, чеканенных в Ираке:

В большинстве случаев процент африканских монет в кладах начального периода обращения дирхема значителен; в некоторых кладах они составляют большинство. Обращает на себя внимание резкое уменьшение количества таких монет уже в кладах середины 20 х гг. IX в.

Суммируя наблюдения над составом кладов по месту чеканки их монет, можно назвать следующие основные группы монет: 1) монеты африканской чеканки – количественно определяющая группа; 2) азиатские монеты Аббасидов; 3) омейядские монеты; 4) монеты Испегбедов; 5) монеты Сасанидов.

Рассмотрение хронологического состава кладов первой трети IX в. обнаруживает существенную особенность, присущую только им. Она состоит в том, что почти в каждом кладе встречается немного монет первых годов, или 10 х, или 20 х, или 30 х гг. VIII в. Хронология монетного состава этой «древнейшей» части кладов скачкообразна. Такой особенности клады более позднего времени не знают. Приведенное наблюдение дает возможность говорить о том, что сам состав монетного обращения стран Востока, откуда поступал весь поток смешанных в хронологическом отношении монет, был в VIII и начале IX в. более пестрым, нежели в последующее время. В денежном обращении, имевшем дело в основном с новой монетой, участвовало и большое количество более ранних монет, отсев которых был сравнительно замедленным, что вполне объяснимо. До конца VIII в. восточная монета обращалась только в пределах восточных рынков. Установление связей с Восточной Европой привело к мощному отливу серебра на север, что резко активизировало процесс обновления и освобождения от старой монеты состава монетного обращения на родине дирхема.

Рассмотрим метрологические особенности названных выше пяти основных групп монет, представленных в кладах начального периода обращения дирхема в Восточной Европе.

1. Дирхемы африканской чеканки. Для изучения метрологических особенностей монет этой группы были привлечены весовые данные аббасидских (до конца первой четверти IX в.), идри сидских (790–826 гг.) монет, а также монет губернаторов Тудги того же времени из коллекций Эрмитажа и Харьковского музея[190]. В общей сложности имеются данные о весе 325 монет. Из этого количества 225 монет показали вес 2,5–2,9 г, в том числе 144 монеты имеют вес 2,6–2,8 г; остальные 100 расширяют амплитуду колебания весовой нормы главным образом в сторону более легковесных монет (потертые, дефектные и обрезанные экземпляры) (рис. 6). Весовая норма монет африканской чеканки заключена между 2,7 и 2,8 г.

2. Аббасидские дирхемы азиатской чеканки. Метрология азиатского чекана Аббасидов кончая первой третью IX в. изучена по данным коллекции Эрмитажа. Весовая норма этих монет оказалась чрезвычайно выдержанной на всем протяжении второй половины VIII в. и первой трети IX в. Результаты взвешивания монет представлены на четырех диаграммах (по периодам чеканки): из 219 монет Саффаха и Мансура (750–775 гг.) вес 190 дирхемов ограничивается в пределах 2,7–3,0 г при норме 2,8–2,9 г (рис. 7);

из 183 монет Махди и Хади (775–787 гг.) вес 161 ограничен в пределах 2,6–3,0 г при норме 2,8–2,9 г (рис. 8);

из 415 монет Харуна (787–809 гг.) вес от 2,7 до 3,0 г имеют 304 экземпляра при норме 2,8–2,9 г (рис. 9);

наконец, из 397 монет Амина и Мамуна (809–833 гг.) тот же вес имеют 304 экз. при той же норме 2,8–2,9 г (рис. 10).

Рис. 7. Весовая диаграмма дирхемов азиатского чекана халифов Саффаха и Мансура (750–775 гг.). По 219 экз. коллекции Эрмитажа

Большинство остальных монет во всех четырех группах составляют потертые и дефектные экземпляры.

Весовая норма всех аббасидских монет, чеканенных в рассматриваемое время в азиатских центрах Халифата, остается неизменной. Она заключена в пределах 2,8–2,9 г. Эта норма на 0,1 г превышает установленную выше норму африканских монет. Небольшое расхождение обеих выведенных норм достаточно наглядно показано на диаграмме весового состава Элмедского клада 821 г. (рис. 11).

3. Омейядские дирхемы. Весовые особенности омейядского чекана, осуществлявшегося до 750 г. (прекращение династии), изучены по коллекции Эрмитажа, насчитывающей 387 экз. интересующих нас монет. Из этого количества вес 320 дирхемов колеблется между 2,5 и 3,0 г, а из числа последних 253 экз. имеют вес 2,6–2,9 г. Остальные монеты в основном более легковесны (потертые, дефектные). Обычная норма омейядских монет заключена в пределах 2,7–2,9 г (рис. 12).

4. Испегбедские монеты и монеты арабских наместников Табаристана. Весовые особенности этой группы монет, относящейся к середине и второй половине VIII в., изучены по 87 экз. Эрмитажа и Харьковской коллекции. Вес 55 монет из этого количества оказался заключенным в пределах 1,7–2,0 г. Весовая норма монет равна 1,9–2,0 г (рис. 13).

5. Сасанидские монеты. Для выяснения особенностей веса сасанидских монет использованы данные, опубликованные А. К. Марковым[191]. Поскольку чаще всего среди сасанидских монет русских кладов встречаются драхмы Хосроя II (590–628 гг.), представилось наиболее рациональным ограничиться монетами этого царя. Всего А. К. Марковым опубликованы 67 неповрежденных драхм Хосроя II. Из этого количества 43 монеты имеют вес 3,8–4,2 г. Остальные в основном более легковесны. Весовая норма находится в пределах 4,0–4,2 г (рис. 14).

Необходимо оговориться, что под весовой нормой подразумевается не та теоретическая величина, которая лежала в основе чеканки монеты. Для выводов о нормах русского монетного обращения имеет значение не теоретическая исходная норма иноземных монет, а та действительная величина, с которой практически имело дело население Восточной Европы, используя эти монеты в своем обращении. Эта величина в большинстве случаев окажется несколько ниже исходной теоретической нормы, что является естественным следствием средневекового способа чеканки ал марко. Отсев более тяжелых монет с первого момента выхода монеты в обращение, не говоря уже о неизбежном понижении веса от стирания в обращении, снижал действительную норму. При переходе из сферы международного обращения в новую сферу внутреннего обращения иноземная монета приобретала и иную теоретическую норму, чуть меньшую. Такие нормы и служат предметом рассмотрения в настоящей работе.

Как показывает сравнение весовых норм пяти основных групп монет, обращавшихся в Восточной Европе в конце VIII – первой трети IX вв., русское монетное обращение имело дело по существу с тремя весовыми группами монет: 1) куфические монеты с наиболее часто встречающимся весом от 2,7 до 2,9 г; 2) табаристанские монеты сасанидского типа с обычным весом в 1,9–2,0 г; 3) сасанидские монеты с обычным весом в 4,0–4,2 г. Монеты внутри каждой из групп отличаются постоянством веса; в то же время не составляет труда отличить куфическую монету от монеты сасанидского типа по внешности, а собственно сасанидскую от табаристанской сасанидского типа – по разнице веса (2 и 4 г). Но весовые нормы всех трех монетных групп находятся между собой в настолько иррациональном отношении, что расчеты только целыми монетами были бы чрезвычайно затруднены.

Метрологическая пестрота восточной монеты в составе русского денежного обращения конца VIII и начала IX в. очень хорошо объясняет отмеченное выше для этого же периода широкое распространение обломков монет. Изучение веса обломков показывает, что последние не изготовлялись по какой либо заданной норме (см. диаграмму веса монетных обломков Завалишинского клада 810 г., рис. 15). В литературе такие обломки обычно называют «довесками» и рассматривают как неопровержимое свидетельство весового приема монеты в обращении. Однако для рассматриваемого времени, по видимому, правильно предположение Н. П. Бауера о приеме монеты «на глаз». В славянских вещевых инвентарях не только рубежа VIII–IX вв., но даже и всего IX в. находки весов и гирь не отмечены ни разу.

Употребление в денежном обращении обломков, даже не являющихся «довесками» в полном смысле этого слова, может вызываться только стремлением подогнать хотя бы при помощи зрительной оценки целые монеты, не соответствующие по своим весовым данным определенным денежно весовым нормам. Рассмотренный материал дает основание для исключительно интересных выводов об уже проявившихся тенденциях организации денежной системы и даже об уже свершившемся оформлении русской денежно весовой системы в этот начальный период.

Мы не видим в кладах преобладания обломков. Напротив, известен ряд кладов начального периода с исключительно целыми монетами. Это уже дает основание полагать, что местной денежно весовой нормой была весовая норма одной из трех выявленных выше монетных групп. И действительно, мы обнаруживаем, что норма дирхема (2,7–2,9 г) поразительно точно совпадает с той теоретической нормой русской куны (2,7 г), которая была установлена выше. При этом теоретическая норма куны наиболее соответствует именно норме дирхема африканской чеканки, преобладавшего в обращении конца VIII – первой трети IX в. (2,7–2,8 г). Выше было отмечено, что процент монет африканской чеканки в русских кладах резко сокращается и сходит на нет уже в середине 20 х гг. IX в. С этого времени основную группу обращающихся в Восточной Европе монет составляют аббасидские дирхемы азиатской чеканки на 0,1 г более тяжелые, нежели африканские монеты (см. весовой состав Литвиновичского клада 824 г., рис. 16). Если бы формирование русской денежно весовой системы произошло уже после 20 х гг. IX в., то в ее основу должен был бы лечь азиатский дирхем, и количество кун в гривне стало бы равным не 25, а 24. Структура системы получилась бы отличной от той, которую нам сохранила Русская Правда, и вся эволюция русских денежных систем должна была бы направиться по иному пути. Если этого не случилось, то только потому, что к моменту исчезновения из обращения африканского дирхема денежно весовая система уже сформировалась. Она выглядела еще очень несложно:

Счетная гривна (68,22 г) = 25 кунам (дирхемам с обычным весом 2,7–2,9 г).

[Cергей Mурашов]

Интереснейшая тема, Александр, спасибо.